Мередит Дьюран - Любовь и честь
Костяшки его пальцев пробежались по ее шее, легко коснулись ключиц, спустились к кружеву на груди.
Из губ Норы вырвался слабый стон. Когда-то давно, под этими же кронами, он ласкал губами ее соски. Сейчас ей страстно хотелось, чтобы он сделал это снова.
Эдриан как будто подслушал ее мысли и стал искать губами острые кончики грудей.
Записка! Через мгновение он найдет ее!
Дальше Норой руководил только ужас. Она сжала кулак и стукнула Эдриана в ухо.
Он, словно ужаленный, выпустил ее из объятий. Его губы влажно сияли от поцелуев. Глаза мерцали зеленым светом. Его горячий взгляд пригвоздил ее к месту. Ее бросило в жар, потом — в холод. Как могла она так забыться? Если бы он нашел записку...
О Господи! Ведь она уже не девочка, а этот мужчина не ее нежный возлюбленный. От него она слышала только угрозы.
— Вы меня с кем-то спутали, — хрипло проговорила она. — С одной из ваших лондонских подружек. — Наверняка их было немало. И они не давали ему скучать. — А мне неинтересно! — Боже, какие ужасные слова и какие лживые. — Неинтересно изображать из себя шлюху собственного тюремщика.
На его лице что-то мелькнуло — Нора решила, что недоверие, — и тут же исчезло.
Эдриан отвел взгляд и протяжно вздохнул. Нора смотрела на его профиль. Наконец он невесело улыбнулся и снова взглянул на нее.
— Для шлюхи у вас слишком острый язык, — заявил он. — Ваши клиенты захлебнутся кровью.
Нора старалась успокоить дыхание. В ушах у нее стучало.
— Сомневаюсь. Чтобы слово женщины ранило, надо, чтобы мужчина сначала ее выслушал.
Произнеся эти слова, она тотчас сообразила, что совершила ошибку, нелепо и странно парировала его оскорбление.
Лицо Эдриана изменилось, стало задумчивым. Он долго смотрел на Нору, она наконец не выдержала, покраснела и отвернулась.
— Неужели мужчины были с вами настолько жестоки? — задал вопрос Эдриан. — Разве я был с вами груб, Нора?
Нора стиснула зубы. Зачем она это сказала? Неужели хотела, чтобы он ее успокоил? Заверил, что он-то ее слушал в те далекие времена, когда они были так откровенны друг с другом? Хуже того, ей хотелось верить, что тогда он раздумывал над ее словами, толковал их по-своему. Эти мысли заставили ее содрогнуться от смеси унижения и... удовольствия. Неужели действительно от удовольствия?
О Боже, значит, отчаяние так захлестнуло ее, что она рада даже минутному вниманию?
Нора заставила себя ответить, но голос ее звучал хрипло и сдавленно:
— Я не позволю, чтобы вы обращались со мной непочтительно. Я не допущу, чтобы вы...
«...обращались со мной, как с любой другой женщиной».
Она прикрыла глаза. Вот в чем кроется правда. Когда он целовал ее в былые времена, им двигала любовь. Но сейчас он так быстро перешел от гнева к поцелуям потому, что именно так мужчины обращаются с женщиной — с любой женщиной. Любовь здесь ни при чем.
Но почему, почему это ранит ее? Что за выгода ей — или любой другой женщине — от мужской любви? Бесчестье или брак — иного не дано. Ни одно, ни другое ей не подходит.
Ее молчание вывело его из себя. Он фыркнул и отвернулся к своему жеребцу. Нора с неотступной болью в душе наблюдала за ним. Как он хорош — высокий, сильный, с длинными мускулистыми ногами. Низменные инстинкты свойственны не только мужчинам. Эдриан сегодня напомнил ей об этом.
Ах, если бы его тело принадлежало другому мужчине! Мужчине, с которым не были бы связаны мечты и надежды, так и не воплотившиеся в жизнь. С таким она могла бы осмелиться на бесчестье. Тело не предало бы ее, лишь душе могла бы грозить опасность.
От этих мыслей у нее пересохло во рту, а отчаяние стало еще безысходней. «Только не с ним. С ним — никогда».
Эдриан снова повернулся к ней и безразличным взглядом окинул ее фигуру.
— Прошу прощения за свой проступок, — произнес он таким тоном, как будто на это заявление подтолкнул его ее вид. — Приношу вам свои извинения, мадам. Этого больше не повторится.
Новая волна душевной боли заставила Нору понять, что она рассчитывала на другой ответ — на опровержение слов, которые она даже не произнесла вслух. «Те женщины в Лондоне ничего для меня не значили, — вот что хотелось ей услышать. — Ты была другой, Нора, особенной».
Боже, какая она идиотка!
— Сядете верхом или пойдете пешком? — спросил он.
Нора покачала головой.
— Мне все равно, — безразлично произнесла она.
Они выехали из рощи. Эдриан направлял жеребца шагом. Свет полуденного солнца как будто заставил его очнуться. Ощущение было сходно с раскаянием пьяницы за слишком обильные возлияния накануне. Болела голова. Бесила собственная глупость.
За его спиной сидела Нора — леди Тоу. При каждом шаге ее плечо касалось его, бедро прижималось к спине. На Эдриана нахлынула мощная волка гнева — и на нее, и на себя. Как смешон, как комичен зов тела! Как нелепо, что именно эта упрямая гордячка, эта мегера является его слабостью! Он легко забывал блестящих и остроумных красавиц наутро после проведенной вместе ночи и находил в этом причины для самоуважения. Она же не единожды отказала ему! Сколько еще уроков потребуется, чтобы он наконец образумился?
Жеребец фыркнул и протестующе замотал головой. Эдриан ослабил поводья, разжав стиснутые кулаки, и в душе согласился с лошадиным мнением о своей особе.
Когда его величество поручил ему это задание, Эдриан тотчас согласился. Он понимал, какой риск влечет за собой неудача, но отказ навлекал на него еще большую опасность. Он не даст повода врагам шептать за его спиной: «Он не решается охотиться за якобитами. Возможно, по-прежнему сочувствует папистам».
Эдриан с детства знал, что его семья подвергалась преследованиям за свою веру. Ему пришлось учиться за границей, ибо закон не позволял католикам получать образование. За годы его отсутствия в семье родились дети — сестра и брат — и умерли. Эдриан их так и не видел. Из его жизни выпали годы семейной истории. После своего возвращения он на какое-то время сумел с этим смириться. Как все наивные дурачки, Эдриан полагался на лучшее. Но потом семейство Норы оказало ему услугу, преподав горький урок и показав, чего стоит наивность. Они продемонстрировали, насколько безжалостно и в то же время безнаказанно можно обойтись с католиком, независимо от его положения.
Отец Эдриана, в детстве казавшийся ему настоящим гигантом, велел сыну бежать, скрыться, спрятаться, как мышь в норе. «Дурак! — кричал он. — Неужели ты думаешь, что мы можем позволить себе завести таких врагов? Да что ты знаешь о жизни?! Мы должны жить в своем мире — в этом залог нашей безопасности!»
