Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2
– Ах, Марфа, моя рябенькая, только одно это все значит, не могу я по законам нашим сделать их своими наследниками. Если бы я посмел это сделать, меня бы били кнутом и сослали бы в Сибирь, а им вырвали бы ноздри.
– Но почему ты не дашь им свободу?
– Боюсь, – голос его мучительно дрогнул, – Они бросят меня. А ведь они – все, что у меня есть, единый мой свет очей. Они и ты.
– Они знают?
– Нет. И пусть никогда не узнают.
– А о матерях своих?
– Знают, что их матери проданы.
– Они должны ненавидеть тебя.
– Они мне преданы.
– Странно, что не дошло до них. Ваша ведь поговорка: «слухами земля полнится».
– Я так все устроил. Не любил, когда о моих любовных делах знали. Я ведь женат был. У жены родня была большая, у первой моей жены.
– Это ты называешь «любовными делами», – с горечью сказала я.
– Ты презираешь меня?
– Ты – это я. Тебя презирать, значит саму себя презирать.
Мы еще долго говорили. После говорили еще и еще.
Глава двести первая
Постепенно меня все больше начали занимать некоторые мысли.
А если здесь, в России, хоть что-то можно изменить. Ну не все, не все, но хоть что-то, что-то. Я начала делиться этими своими мыслями с Турчаниновым. Я заметила радостно, что и его они начали занимать.
– А почему бы нам не собраться всем вместе, – предложила я, – Ты, твои сыновья, я. И все обсудим подробно. Может быть, что-то можно сделать. Хотя бы этот ужасный закон о наследовании. Пусть твои сыновья – незаконнорожденные, но почему у тебя отнято право позаботиться о них? Ведь ты близок царскому семейству, я знаю…
– Того уж нет, – глухо бросил он.
– Но почему? Что произошло?
– То, что Танюху в монастырь услал, то и произошло.
– Значит, все из-за меня.
– Да нет же! Царица Наталья – Танюхе дальней родней приходится. Нашему забору – двоюродный плетень, а все же!..
– Таня об этом никогда не говорила.
– Да она не от мира была, юродивая. И пользоваться-то родством этим дальним не умела.
– Я знаю, что она заступалась…
– На это ее хватало!
– Это много, Михаил.
– Да знаю я, знаю. Не стоил я ее, замучил, погубил. Ну, что еще? Что?!
– Ничего. Призови сыновей. Поговорим все же.
На другой день вечером мы все сидели в кабинете Турчанинова. Я пристально разглядывала его сыновей. Рогозин и Алексеев были совершенно сходны, только у Алексеева бородка. Шишкин поглядывал на меня со своей детской серьезностью. Константин улыбался дружески и даже как-то светски.
– Это напоминает мне чаепитие в Истанбуле, – сказал он по-английски и улыбнулся.
Я вдруг ярко вспомнила своего старшего сына Брюса. А мои младшие дети! Через какое-то время я стану бабушкой. Зачем я здесь? Не пора ли проснуться? Ведь в далеком Архангельске меня будет ждать корабль. Может быть, это будет Брюс. Или его друг. А я сижу здесь, живу этой странной жизнью.
Я начала говорить о возможности перемен. Кажется, я все излагала четко и ясно. Я сказала, что менять что-либо сразу, должно быть, нелегко. Нужны постепенные реформы. Но к моему удивлению юноши, когда я замолчала, не поддержали меня горячо. Откровенно говоря, я рассчитывала именно на их горячую поддержку. Ведь они были умны, образованны, бывали в Европе. Но сейчас они молчали.
– Что же? – нерешительно спросила я.
– Мне кажется, вы чего-то не понимаете в нашей жизни, – мягко заметил Константин, – У России свой путь развития. И это не путь механического перенимания у Европы ее институций, это…
– Да какой же свой путь, Костя, – с сердцем воскликнула я, – Какой же свой путь, когда вы раб, холоп!
– Существует духовная свобода, она выше, – ребяческим басом вступил Шишкин.
– В России уж если что менять, так сразу и кнутом! – Алексеев усмехнулся.
– А черт его знает, кто здесь прав! – Рогозин поднес руку поближе к глазам и поглядел на свои пальцы, словно видел их впервые.
– Ну вот что, мальчики! – я резко поднялась, – Теперь я хочу о деле говорить, о своем деле. В Архангельске меня через месяц будет ждать корабль. Это будет корабль моего сына или его друга. Я уплыву на этом корабле.
– Марфа! – вскрикнул Турчанинов.
– Подожди! – я повела головой в его сторону, – Вы все могли бы ехать со мной.
– В Англию? – почти с восхищением спросил Алексеев.
– Да, сначала в Англию, а после – куда захотите. Снова воцарилась молчание, довольно напряженное.
– А, пожалуй, это идея, – задумчиво произнес Плешаков, – В Англии мы могли бы начать эту тщательную подготовку отечественных реформ.
– Я никуда не поеду, – прозвучал глухой голос Турчанинова.
Я заметила, что он сказал «я не поеду». Не «мы не поедем», не «я никуда не пущу вас всех», но именно «я не поеду». Я подумала, значит, он согласен отпустить сыновей. Но неужели он и меня согласен отпустить? Это задело меня. Турчанинов был из тех, от чьей тирании всячески стремишься избавиться, но когда такой человек вдруг сам отпускает тебя, испытываешь какую-то обидную пустоту в душе.
– Давайте все обдумаем, – предложила я, – И вернемся к этому вопросу, пожалуй, через несколько дней.
Турчанинов охотно согласился, остальные поддержали его. Разумеется, уговорились хранить все в тайне.
Должно быть, именно поэтому на следующий день вечером Катерина спросила меня:
– Вы с Турчаниновым уезжаете скоро? Я не удивилась этому вопросу.
– Не знаю, – ответила я, – Но если ты будешь об этом рассуждать с кем попало, мы уж точно никуда не поедем.
– Я-то не поеду.
– Счастливо оставаться!
– Медом там что ли намазано, на чужбине? – продолжала она.
Я вдруг поняла, что она нервничает. Я ведь прежде обещала взять ее с собой. И я знаю, она не за себя тревожится, а за своих братьев.
– Ну, Катя, – сказала я, смягчаясь, – И ты поедешь, я ведь обещала. И мальчиков возьмем.
Она вздохнула и быстро, проворно принялась прибирать в комнате. Я подумала, что вообще-то даю опрометчивые обещания, но отказываться уже поздно. Хотя бог знает сколько до этого самого Архангельска пути. И как мы одолеем этот путь, да еще с двумя детьми?
Глава двести вторая
Но никакого обсуждения вопроса об отъезде у нас не получилось. И, в сущности, по двум причинам. Во-первых, Турчанинов принялся меня уговаривать не ехать. Произошел у нас мучительный разговор. Я уже поняла, что не могу оставаться здесь. Он вполне разумно говорил, что не может уехать. В отношении себя он был прав. Он был уже немолод, ему было поздно меняться. Но и я не могла, не могла оставаться здесь. Мы говорили сумбурно, перебивая друг друга. И ни о чем не договорились. А ведь корабль будет ждать. И если не дождется?..
