Шеннон Дрейк - Тристан и Женевьева (Среди роз)
– Сын, – Женевьева, я хотел живого ребенка и живую жену! Она – самый замечательный подарок, какой я только получал в этой жизни! Она прекрасна, она…
– Милорд! – строго сказала Кэти. – А теперь идите и выпейте за здоровье вашей дочери с друзьями. Нам нужно хорошенько вымыть и мать, и дочь. Вы нам мешаете.
Глаза Женевьевы были закрыты. Тристан кивнул и поцеловал ее в лоб. Он снова ощутил волнение и поцеловал ее в губы, и прижался своей щекой к ее щеке. Тристан почувствовал, что она спит.
– Спасибо тебе, любимая, – тихо сказал он, вставая. Он взял ребенка из рук Эдвины и рассмеялся, когда та заплакала. Он высоко поднял ее и снова принялся рассматривать маленькое тельце, смеясь от того, как она смешно сучила ручками и ножками, и истошно кричала.
Эдвина улыбнулась, разделяя его радость, а затем протянула руки, чтобы забрать девочку.
– Тристан, пожалуйста! Мне нужно вымыть ее! Господи, я теперь бабушка, подумать только! Джон, а ты что здесь делаешь? Ну-ка выйди вон!
Тристан обернулся и увидел в дверях Джона, за ним стоял Томас, оба радостно улыбались. Чуть поодаль виднелся сам епископ, но он не подходил слишком близко к двери, деликатно повернувшись в сторону лестницы, однако было заметно, что он искоса бросает любопытные взгляды.
– Все выйдите вон, я не шучу! – строго сказала Эдвина, топнув ногой, – Тристан, – более мягко добавила она, – Женевьеве нужно отдохнуть, пожалуйста, иди выпей или сделай еще что-нибудь. – Она забрала ребенка из рук отца и на ее лице отразилось счастье, которое она испытывала. Она никогда не видела мужчину, так обрадованного рождением дочери, как впрочем никогда не видела, чтобы мужчины так радовались рождению детей вообще. – Иди! – с улыбкой сказала она, – иди и как следует напейся.
Тристан улыбнулся в ответ и направился к двери, Эдвина перевела взгляд на Джона и они заулыбались друг другу. Но вот Тристан подошел к Джону, хлопнул его по плечу и, они вместе с Томасом спустились по лестнице, чтобы немедленно воспользоваться гостеприимством епископа и всласть повеселиться, опустошив его винные погреба.
* * *Она любила и была преисполнена благоговения, ей никогда не доводилось испытывать подобной радости прежде.
Женевьева с восхищением смотрела на свою дочь, лежавшую подле нее на кровати. Наверняка ни одно дитя в мире не было столь прелестно! Она была маленькой, очень маленькой, но прекрасно сложенной! Каждый пальчик, каждая часть ее маленького тельца была самим совершенством. Кэти одела девочку в симпатичную маленькую рубашечку, раньше принадлежавшую одному из епископских племянников или племянниц, и хотя одежда была еще пока великовата для новорожденной, Женевьева была уверена, что она очень к лицу девочке. Она была настолько увлечена своей дочерью, что совершенно позабыла о боли и муках, в которых рожала ее, Женевьева чувствовала на душе светлую радость, ей было спокойно и хорошо.
Она все еще чувствовала усталость, но только улыбалась этому, ее переполняла нежность и любовь к крохотному созданию, лежавшему рядом с нею. Она лишь смутно помнила все былые огорчения, и они больше не вызывали у нее болезненной реакции. Когда Женевьева проснулась и Эдвина принесла ей ребенка, она просто задохнулась от нежности и восторга. Какая маленькая, какая прелестная крошка! Глаза у ее дочери были такими же, как и у отца, темно-голубыми, настолько темными, что Женевьева была уверена в том, что они не посветлеют. Она также позаимствовала от Тристана цвет его волос, но когда Женевьева увидела длинные тонкие изящные пальчики, она с удовлетворением подумала: «А в ней есть что-то и от меня, пусть это даже всего лишь пол!» И вот девочка посмотрела на Женевьеву и издала громкий печальный крик, а Эдвина, рассмеявшись, сказала, что она голодна. И когда малютка припала к ее груди, Женевьева почувствовала, что безраздельно принадлежит ей на всю жизнь.
Молодая мать была столь поглощена своим занятием, что даже не услышала, как открылась и закрылась дверь. Когда Тристан вошел в комнату, он застыл на месте, боясь пошевелиться, ибо был очарован открывшимся зрелищем. Женевьева, вся в белом, с волосами, словно золотая пыль разметавшимися по подушке, и рядом с ней маленькая девочка, тоже вся в белом. Мать смотрела на дочь и дочь, казалось, тоже смотрела на мать, и это было настолько трогательно, настолько чисто и невинно, что Тристан не мог отвести завороженного взгляда.
Но вот, наконец, напомнив себе, что дочь – плод их любви и одинаково принадлежит им обоим, он шагнул вперед.
Женевьева подняла голову и тут же склонилась над ребенком, готовая к тому, чтобы защитить его своим телом от чужака, но затем узнала Тристана и несколько расслабилась. Ее грудь в волнении вздымалась и опускалась, она смотрела на него, ожидая, что он скажет.
Тристан глядел на нее, не находя слов, догадываясь, что она вспоминает все, что он сказал ей накануне. Затем он перевел взгляд на дочь и присел рядом с кроватью, наклонившись вперед, и робко погладил ребенка по щеке, едва ли большей по размеру, чем подушечка большого пальца. И немедленно маленький розовый ротик начал требовательно причмокивать и Тристан, удивившись, убрал руку.
– Она голодна, – пробормотала Женевьева и залилась краской. Она ненадолго заколебалась и снова дала малютке грудь.
Тристан рассмеялся и расслабился, когда крошка взяла в рот набухший материнский сосок и издала вовсе, не подобающий леди звук.
– Она чмокает, как маленький голодный поросенок!
Женевьева укоризненно посмотрела на Тристана, но затем тоже усмехнулась и, погладив дочку по темным волосам, сказала:
– Да, она не слишком утонченный едок.
Тристана переполняла нежность, он осторожно обнял Женевьеву. И коснулся ладонью маленькой темной головки. Женевьева наклонила голову к ребенку, и поэтому Тристан не видел выражение ее лица и не мог понять приятно ли ей его прикосновение. А вдруг она чувствует к нему отвращение, и он снова причиняет ей боль? Он вспомнил свою клятву, но не мог отказать себе в наслаждении прикоснуться к своей дочери и ощутить теплое тело Женевьевы под своими руками.
– Нам нужно придумать ей имя, – мягко сказал он, – епископ требует, чтобы мы немедленно окрестили ее.
– Почему? – с тревогой спросила Женевьева. – Она довольно крепкий ребенок, разве нет, Тристан?
– Да, – ответил он, опуская глаза, не в силах встретиться с ее взглядом, ибо чувствовал себя виноватым за испуг, звучавший в ее голосе.
– Да, она крепкий и красивый ребенок. Но любое дитя должно быть крещено со всей поспешностью. Как бы ты назвала ее?
Он почувствовал на себе удивленный взгляд Женевьевы.
