Жаннетта Беньи - Флорентийка и султан
– Запольяи! – выкрикнул он.– Какого черта?
Тамаш отвечал сдержанно и с достоинством.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Ты где пропадал? – загремел басом Жигмонд.– Сколько можно ждать?
– Произошла небольшая задержка в пути. Запольяи пока решил не вдаваться в подробности.
Фьора, не понимая ни слова в этом разговоре, чувствовала себя совершенно нелепо. Она вообще не понимала, что с ней происходило в последние несколько дней.
Вместо того, чтобы побороться за собственную свободу и хотя бы просто объяснить, кто она такая на самом деле, Фьора чувствовала полнейшее равнодушие и тягу к забвению. Ей хотелось, чтобы все шло своим чередом, без ее собственного участия – во всяком случае, пока.
Незнакомая страна даже не вызывала у нее любопытства, как у обыкновенного путешественника. Единственное, что она поняла – это то, что она находится в Европе. Здесь никто не носил тюрбаны и шаровары, не ездил на ослах, не курил кальян, не пил кофе, не делал утренней, дневной и вечерней молитвы, не держал женщин взаперти на их половине дома, не отрезал ворам носы и уши и не кастрировал мужчин, чтобы они приглядывали за женщинами в гаремах.
Но то, что открывалось взору Фьоры, оставляло ее совершенно равнодушной. Она словно замерла внутри. Замерла, безразличная ко всему.
Так подействовали на нее события всего лишь одного месяца. Сказалось и то нервное напряжение, которое ей пришлось испытать при побеге из Стамбула.
Вот и сейчас она стояла, равнодушно глядя на окружающих, не понимая ни единого слова из того, что они говорили, и лишь меланхолически улыбаясь. После того, что она поняла, что Турция, наконец, осталась позади, как короткий, но ужасный сон, она впала в состояние, близкое к состоянию животного, жующего жвачку.
И больше всего говорили об этом ее глаза.
У глаз животного всегда спокойное выражение. Только когда его охватывает страх, либо когда оно испытывает боль, глаза его становятся очень выразительными. Над животным не давлеет рок, который сам человек себе выдумал и который подстерегает его из-за каждого угла. Животное не знает ни тоски по родине, ни душевных страданий, а в его глазах светится просто грусть, свойственная каждому живому существу.
Мария, которая сразу же ревниво воззрилась на Фьору, успокоилась именно после того, как увидела ее большие, простодушные глаза.
Тем временем в зал вошла жена Иштвана Жигмонда и мать Марии сударыня Кресченция. Это была женщина, постаревшая гораздо раньше своего мужа, с бледным, бескровным лицом, покрытым тонкой сеткой склеротических жилок.
Она осторожно присела в стороне, глядя на мужа одновременно с опаской и умилением. Такое обычно свойственно недалеким особам.
– Что еще за задержки? – пробасил Жигмонд.
– Я расскажу вам об этом позже, когда мы останемся наедине,– осторожно ответил капитан.
– Что за чушь? – заорал торговец.– Что это за секреты? И от кого ты их собираешься скрывать? Здесь только члены моей семьи.
Заметив выразительный взгляд Тамаша, направленный на помощника воеводы Ференца Хорвата, Жигмонд чуть понизил голос.
– А господин помощник, между прочим, тоже почти что член нашей семьи. У меня нет от него никаких тайн. Ну, говори, что же ты молчишь?
Тамаш колебался, пока еще не уверенный в том, что ему нужно сообщить господину Жигмонду всю правду. Пока он раздумывал, Жигмонд успел расхохотаться.
– Неужели ты думаешь, что я не знаю, о чем-то таком, что происходит в этой стране? Мне сообщают об этом со всех сторон.
Тамаш насторожился.
А о чем вы знаете? – тихо спросил он.
– О том, что казначей Стамбула бежал на моем корабле. О том, что он захватил с собой все свои богатства и прекрасную наложницу из своего гарема.
На лице Жигмонда неожиданно появилась плотоядная улыбка. Он подошел к Фьоре и принялся разглядывать ее со всех сторон.
– Так вот, значит, она какая. Да, у этого Али Чарбаджи был хороший вкус.
Тамаш не верил своим ушам. Неужели то, что сообщил ему перед смертью пассажир, назвавшийся греческим именем Апполониус Трикалис, уже известно всему миру? Неужели тайна казначея Стамбула раскрыта? Неужели Жигмонд знает даже о сокровищах?
Лицо у капитана начало покрываться малиновой краской, однако, к его счастью, ростовщик истолковал это иначе.
– Что, небось она тебе самому нравится? – загоготав, спросил он.
– Нет, нет,– торопливо ответил моряк,– я об этом даже не думал. Скажите, а кто еще знает о бегстве из Турции казначея Стамбула?
– Весь королевский двор в Буде,– ответил Жигмонд.– У меня там есть свои люди. Ну, так рассказывай, где наш богатый турок?
«Ага,– подумал Тамаш,– значит, Жигмонд все-таки не знает ни о том, что произошло с Али Чарбаджи, ни о судьбе его сокровищ. Что ж, значит и я буду молчать. Он узнает от меня только то, что я разрешу ему узнать».
– Да, все это правда,– согласился он.– С одной только оговоркой – Али Чарбаджи умер в пути.
– Ах, вот оно что,– разочарованно протянул Жигмонд.– Жаль, любопытно было бы на него посмотреть.
Тамаш решил подыграть хозяину.
– Он такой же, как вы,– как бы невзначай сказал капитан,– ничего особенного.
Жигмонд был начисто лишен чувства юмора и поэтому пропустил мимо ушей скрытую в словах Тамаша иронию.
– А что же случилось с его сокровищами?
– Все, что Али Чарбаджи захватил с собой – это ларец с золотом и вот эта девушка.
Услыхав упоминание о золоте, Жигмонд засуетился.
– Ты имеешь в виду тот самый ларец, который сейчас у тебя в руках?
– Да, это именно он,– ответил капитан и протянул ларец Жигмонду.– Здесь все золото, которое было у казначея Стамбула с собой. Я хочу вручить его вам.
Руки у Жигмонда задрожали от нетерпения. Он тут же потянулся к ларцу, однако Тамаш пока не отдавал его Жигмонду.
– Умирая, Али Чарбаджи просил меня исполнить одну его просьбу,– сказал Тамаш.– Я хочу обратиться с этой просьбой к вам.
Ростовщик недовольно нахмурился.
– Что еще за просьба? Если это насчет денег, то их у меня нет.
– Нет, эта просьба касается девушки, которая ехала вместе с ним. Вот этой самой девушки.
Он показал рукой на Фьору, которая с отрешенным видом разглядывала портреты каких-то чванливых рыцарей в доспехах со снятыми шлемами, украшавшие стены зала, а также коллекцию оружия в противоположном углу комнаты.
– Господин Жигмонд, вы не могли бы взять эту девушку в свой дом, хотя бы в качестве служанки?
Старый ростовщик растянул губы в радостной улыбке.
– Ну что ж, мне сгодится такая служанка. А что она умеет делать?
– Этого я не знаю,– ответил Тамаш.– Но если вы исполните последнюю просьбу Али Чарбаджи, он просил передать вам этот ларец. Здесь золото. По-видимому, оно должно было принадлежать госпоже Фьоре – так зовут эту девушку. Но последняя воля умирающего – это закон.
