Джейн Фэйзер - Фиалка
— Сейчас около восьми.
Он отвернулся от нее, успокоившись, что сейчас состояние ее было вполне удовлетворительным.
— Что думаете, Габриэль?
— Джулиан ткнул носком сапога в безжизненное тело Чарльза.
— Они еще недолго будут без сознания. Как насчет того, чтобы раздеть их догола и пустить плавать в море в этой самой лодке? — предложил Габриэль, не задумываясь. — Возможно, завтра кто-нибудь подберет их из жалости, но какое зрелище они будут представлять!
— Тебе придется отвезти их и грести, пока не выйдешь в море, — вмешалась Тэмсин. — И как же тогда ты доберешься до берега?
— Вплавь, — ответил Габриэль с усмешкой. — Я буду грести, пока мы не окажемся за пределами мыса. Прилив уже сходит на нет, и к утру их отнесет достаточно далеко от берега.
— Придется плыть против течения, а оно здесь сильное, — заметил Джулиан.
— Я тоже сильный, — возразил Габриэль, усмехаясь. — Поможете мне их раздеть, полковник?
— С удовольствием.
Тэмсин наблюдала, как Габриэль стягивал с близнецов сапоги. Они ворочались и стонали.
— Забавно! — заметил Габриэль. — Кажется, на их ступнях совершенно одинаковые раны!
— Да, — ответила Тэмсин. — Я отдала им кое-какой должок.
Взгляд Джулиана метнулся к ней, сидевшей на песке. Он пытался преодолеть приступ упорной и раздражающей амнезии, охватившей его, когда он увидел ее лежащей на дне лодки. Она смотрела на него с молчаливой и трепетной мольбой, — и сердце его подпрыгнуло от радости, что она жива. И эти радость и облегчение вытеснили боль и гнев, единственной потребностью в тот момент было сжать ее в своих объятиях.
Он холодно отвернулся от нее, чтобы помочь Габриэлю поднять и отнести безжизненные тела в лодку.
Ночь была теплая, но Тэмсин дрожала. Эта дрожь зарождалась где-то внутри. Она видела его глаза и могла с легкостью прочесть его мысли, как если бы он был открытой книгой.
Габриэль разделся, оставив на себе только длинные шерстяные подштанники, и помог полковнику оттолкнуть лодку от берега и направить ее в плескавшиеся волны прибоя. Потом впрыгнул сам и вложил весла в уключины.
Дэвид пошевелился и застонал, и веки его затрепетали.
— Поспи еще, паренек. — Габриэль слегка ударил его пяткой в челюсть.
Джулиану это показалось легчайшим прикосновением, но Дэвид снова упал на спину, как безжизненная кукла. Силу этого непредсказуемого гиганта трудно было переоценить.
— Вы не собираетесь их убивать? Габриэль покачал головой и бодро ответил;
— День на палящем солнце в открытом море подействует очень хорошо, полковник. Если хотите, я даже оставлю им весло.
Джулиан смотрел на обнаженные тела и думал, что они будут чувствовать в открытом море под палящим солнцем, ожидая, пока их подберет рыбачья лодка. Перспектива была приятной.
— Оставьте им одно весло, — согласился он. Габриэль кивнул.
— А вы отвезете малышку домой?
— На одну ночь она еще может остаться под моим кровом, — заявил Джулиан бесстрастно. — В конце концов, раз ваше дело здесь окончено, я думаю, вы больше не нуждаетесь в моем гостеприимстве.
В лунном свете было заметно, как Габриэль нахмурился, потом сказал спокойно:
— Оставьте моего коня там, где он сейчас. Я заберу и его, и свою одежду, когда вернусь.
Джулиан отступил по песку назад, наблюдая за Габриэлем, с силой гребущим к выходу из бухты. Потом обернулся. Тэмсин сидела на скале, руки ее были сжаты и лежали на коленях, голова опущена, будто она рассматривала что-то на песке.
Она подняла голову, и ее глаза на бледном лице показались ему огромными и усталыми, — Итак, теперь ты знаешь все.
Джулиан поднял бровь.
— Не может быть, — процедил он. — Неужели больше не осталось тайн, ни одного крошечного заговора, зреющего в твоей изобретательной голове? Ты уж прости меня, Виолетта, но мне трудно в это поверить.
— Есть одна тайна, — сказала она вяло, — но только одна, и ты знаешь ее, должно быть, так же хорошо, как и я. Я люблю тебя. Люблю так, что мне от этого больно. И никогда не полюблю так никого другого.
Ее руки упали вдоль тела.
— А теперь, — продолжала она, — все верно, я обманывала тебя, я использовала тебя, я лгала тебе и вмешалась в твою жизнь, и изменила ее так, чтобы она лучше подходила для осуществления моих планов. Я заставила тебя уехать из Испании, и я — незаконнорожденная дочь женщины из семьи Пенхэлланов и разбойничьего барона. Но я люблю тебя всем сердцем и душой и отдам тебе всю мою кровь до последней капли, если она тебе понадобится. Она встала.
— Но, конечно, она тебе никогда не понадобится. Поэтому я сейчас уйду. И можешь не опасаться — наши пути никогда больше не пересекутся.
Отвернувшись от него, она побрела по песку.
— Ты забыла упомянуть еще кое-что. Ты запачкала мои сапоги. Так что включи это деяние в свой каталог причиненного мне зла, — сказал Джулиан, Тэмсин остановилась и медленно повернулась.
— Думаю, ты имеешь на это право, — сказала она. — Имеешь право насмехаться. С чего бы тебе поверить в мою любовь? В любом случае это такая малость, что не может искупить всего, что я причинила тебе;
— Боже мой! — сказал он. — Думаю, эта из ряда вон выходящая демонстрация самоуничижения вызвана тем зельем, что подлил тебе Пенхэллан. Но, полагаю, его действие будет недолгим.
Это было уж слишком! Вся печаль и слабость Тэмсин улетучились как дым. Она не собиралась уйти из его жизни, как сломанная лилия. Полковнику Джулиану Сент-Саймону было суждено запомнить еще кое-что.
— Ты презренный мерзавец! Бес-с-совестный пес! Она наклонилась, подобрала горсть песка и бросила в него. Потом, метнувшись в сторону, подняла пустую бутылку из-под коньяка. Та просвистела в воздухе и, прежде чем упасть на песок, задела его плечо.
— Дьяболло! Фурия! Мегера! — поддразнивал Джулиан, уклоняясь от летящего в него сапога Габриэля.
— Негодяй! Мерзавец! Подлец! Невоспитанная свинья! — вопила она, шаря в поисках метательного снаряда. — Ты не можешь даже должным образом ответить, когда перед тобой извиняются!
Джулиан сделал движение к ней и повалил ее на песок. Он чувствовал себя удивительно, будто принял причастие. Будто переродился: его гнев и боль исчезли вместе с туманом непонимания. Теперь для него больше не имело значения, как и почему все это началось. Значение имело только то, что было теперь. Она любила его. Он верил ей, верил каждому сказанному ею слову. Верил, потому что знал, потому что сам испытывал то же самое. Он отвоевал это знание… он сражался, боролся с ним неделями… и теперь битва была проиграна. Она была не признающей никаких законов, правил и приличий, незаконнорожденная, вечно интригующая полукровка, и вовсе не подходящая жена для Сент-Саймона, но ему было наплевать на это. Он прижал к песку ее ноги, пригвоздил тонкие руки над головой, навалился на нее всей своей тяжестью и спросил:
