Елизавета Дворецкая - Огнедева
— Эта сила теперь дана мне, — негромко произнесла Дивляна, и ее голос казался неотделимой частью дождя, будто это говорили сама земля, озеро, мокрая роща поодаль. — Но взамен у меня отнято многое. Часть меня теперь живет в Сварге. У меня есть желания, но я могу следовать им только тогда, когда они сливаются с волей богов. Прости, князь Судислав. Боги и чуры хотят, чтобы я ушла на полудень. Я не знаю, чего они потребуют от меня, но сойти со своего пути — значит погибнуть.
— А не хочешь ли, князь Судислав, мою сестру посватать за сына? — неожиданно нарушил молчание Белотур. — И у нас есть сестра-дева, только в пору вошла. Будь и ты с нами в родстве, и тогда все мы не только честь сохраним, но и великое благо приобретем. Что скажешь?
— За честь спасибо. — Князь Судила кивнул. — И тебе, и отцу твоему спасибо, Домагостич. Уж коли бела лебедь наша богами избрана, у них на пути я не встану. А где невесту брать, пусть сын мой сам решает. По мне обе хороши, никого обидеть не хочу. Да время терпит.
В итоге договорились, что обе дружины едут вместе до городка под названием Взвад, который лежал возле устья Ловати, впадавшей в Ильмерь с юга, и там приносят совместные жертвы богам в знак примирения и отказа от взаимных обид. Старейшины Взвада были удивлены нежданным явлением множества столь знатных гостей, и, хотя возвращения Полянского посольства они ожидали уже некоторое время, весьма обрадовались этой чести, а также возможности получить новости из первых рук. В местном святилище были принесены жертвы, и дружины еще два дня пировали. После того князь Судила тронулся восвояси, на Шелонь, а ладожанам и полянам лежал отсюда путь вверх по Ловати.
Дивляна в утро отъезда вышла одна к берегу Ильмеря и долго стояла, глядя на широкий водный простор, снова поголубевший, когда в небе разошлись тучи. Мир опять стал таким, каким она привыкла его видеть: ослепительная белизна облаков на ясном небе, которое отражается в светло-синей глади озера, а по сторонам сияет такая же яркая зелень листвы. Что-то не пускало ее отсюда, держало на берегу, будто ее сердце лежало где-то глубоко на дне Ильмерь-озера, и она не могла от него уйти. Так оно, в сущности, и было: став Девой Ильмерой, она сделалась хранительницей духа этого озера — сердца словенских земель. Само озеро не отпускало ее, она не могла избавиться от мыслей о девушках, носивших ожерелье Огнедевы до нее, — тех, кого призвал Ящер, которые ушли к нему с белой дубовой доски, облаченные в наряд невесты, и теперь водят круги по берегам в светлые весенние ночи… Они, ее сестры, звали ее, просили: не уезжай! Не покидай нас! Ей вспоминалась Яромила, и сейчас Дивляна чувствовала боль от разлуки с нею гораздо сильнее, чем во время их последнего прощания в Ладоге. Сделавшись Огнедевой, она гораздо лучше поняла, как жила ее сестра все эти годы, и в последние дни они сблизились сильнее, чем прежде: теперь их объединяло нечто большее, чем даже общая кровь. Яромила, бывшая Дева Альдога, а ныне — будущая Лада, оставалась дома, там, где родилась и где предстояло родиться ее ребенку, сыну купальских костров. Или дочери — новой ладожской Леле. И только ей, Дивляне, предстояло унести кровь старшего рода в далекий неведомый край, чтобы там древнее дерево дало молодые побеги на новой для него почве.
«Искорка моя» — так когда-то называла ее мать. С нежностью вспоминая о ней, Дивляна сейчас ощущала себя искрой небесного пламени, летящей в черную бездну, — но не для того, чтобы погаснуть и пропасть, а чтобы возжечь новое пламя, родящееся из слияния двух начал. Ведь и сама Огнедева то возносится ввысь, то снова скрывается во тьме… Просто ей, Дивомиле, дочери Милорады, первой выпала судьба описать в этом вечном движении более широкий круг, чем доставалось прежним дочерям Ильмеря.
— Отпусти меня, — шепнула Дивляна, наклоняясь к прозрачным волнам, трепещущим на песке и в пестрых камнях.
Она закрыла глаза и всей душой уловила, как ширь озера, песок на пологом берегу, камни, волны и ивы по сторонам — белое тело, тонкие кости, золотые косы прежних дев — ответили ей: «Прощай!»
Она осторожно погрузила кончики пальцев в холодную воду, словно желая попрощаться. Среди беловато-серых и рыжеватых камешков, обкатанных волной, вдруг мелькнуло что-то яркое, сине-голубое. Протянув руку как можно дальше, Дивляна вытащила странный камешек. На ее ладони оказалась мокрая бусина — большая, круглая, синяя, с голубыми отметинами, окруженными белой полоской. Такие бусы в Ладоге назывались «глазками» и считались не только красивым и богатым украшением, но и верным средством от порчи и дурного глаза. Когда-то в самой Ладоге жили мастера-стеклоделы, изготовлявшие такие бусины. При их помощи торговали с чудью и варягами, их подносили в дар… ими украшали невест Волхова и Ильмеря…
Откуда-то издалека донесся крик. Дивляна обернулась: брат Колога, наверное посланный Велемом искать ее, призывно махал рукой — дескать, дружины готовы, лодьи спущены, тебя только и ждем. Дивляна в последний раз поклонилась Ильмерю и пошла на зов. В кулаке она крепко сжимала «глазок» — прощальный дар и благословение богов родной земли.
Пояснительный словарь
Аксамит — дорогая ткань, затканная пряденой золотной нитью.
Алтабас — (от тюрк, «золотая ткань») — дорогая ткань, затканная волоченой золотной нитью.
Альдейгья — скандинавское название Ладоги.
Басни — рассказы недостоверного содержания, что-то вроде сказок.
Баяльник (баяльница) — так назывался предводитель стаи девушек или парней, обычно выбирался человек с хорошо подвешенным языком («баяльник» от слова «баять») и в его обязанности входило руководить посиделками, обрядами с участием своей группы.
Белокрылка — болотное растение, мучнистые корни которого после особой обработки использовались вместо муки.
Белый Князь Волков — мифологический персонаж, оборотень в виде белого волка, повелитель всех волков. Воплощение Ярилы.
Березень — апрель.
Блазень — призрак.
Божий суд — древнее судебное установление. В случае спора между мужчинами средством божьего суда считался поединок, женщина имела право выставить вместо себя бойца. Другой способ заключался в том, что обвиняемый должен был пронести в руке каленое железо, и если ожоги были не очень сильными и заживали быстро, он считался оправданным. Существовало также несколько других способов.
Бонд — мелкий землевладелец, лично свободный.
