Джорджетт Хейер - Завоеватель сердец
В Лондоне Гарольд провел четыре дня, собирая под своими знаменами фирд – англосаксонское ополчение, составленное из свободных людей и землевладельцев. Они стекались к нему со всех сторон, крестьяне, бюргеры, фермеры; он вышел из Лондона одиннадцатого октября, и на всем пути к нему присоединялись все новые и новые новобранцы, кто в кольчуге и со щитом, а кто вооруженный лишь палкой с привязанным к ней камнем или же прочими привычными орудиями своего ремесла.
Через два дня герцогу доложили: саксонская армия подошла к окраине Андредсвельда, огромного леса, и встала лагерем в трех лигах от Гастингса, где лондонский тракт поднимался на холм равнины Сенлак.
Герцог немедленно отрядил в лагерь англичан посланника, монаха по имени Гуго Майгро, владеющего саксонским наречием. На закате Гуго вернулся в Гастингс; его проводили в шатер герцога, где он подробно описал все, что с ним произошло.
Сунув руки в широкие рукава своей сутаны, он начал:
– Монсеньор, когда я пришел в лагерь саксов, меня прямиком препроводили к Гарольду Годвинсону. Он сидел за столом под открытым небом со своими братьями, Гиртом и Леофвином, а также прочими танами. Эрл принял меня с подобающей любезностью, милорд, и предложил мне изложить ему свое дело. Я по-латыни передал ему порученное мне послание и от вашего имени потребовал, чтобы эрл вручил вам скипетр Англии. Я вновь повторил ему ваше предложение, сказав, что ему достанутся все земли к северу от Хамбера[73], равно как и графство Уэссекс, которым правил еще его отец Годвин. Пока я говорил, эрл слушал меня со слабой улыбкой на губах; но те, кто сидел вокруг него, часто прерывали меня насмешливыми выкриками и словами, оскорбительными для вашей светлости. Когда я закончил, таны, сидевшие за столом с Гарольдом, подняли заздравные рога и кубки с криками: «За здоровье!», «За победу!», после чего, осушив их, провозгласили новый тост: «Смерть нормандским собакам!» – и выпили снова. Поскольку слова эти произносились на саксонском наречии, то те, кто находился неподалеку, услышали их и собрались вокруг, подняв громовой рев, который могли издать только сто тысяч глоток. «Смерть! Смерть нормандцам!» звучало со всех сторон, но я, стоя твердо и непоколебимо, убежденный в праведности своей миссии, молчаливо ждал, какой ответ даст мне эрл.
Гуго Майгро умолк.
– Ну, а что было дальше-то? – нетерпеливо спросил Мортен.
Монах откашлялся.
– Пока длилось это безумие, эрл преспокойно сидел во главе стола, слегка откинув голову и глядя не на своих танов, а на меня. Но в конце концов он поднял руку, и крики тут же стихли. Тогда он обратился ко мне: «Ты получил свой ответ». – И вновь монах сделал паузу. Рауль тихо отступил к выходу из шатра и остановился, глядя в сгущающиеся сумерки. Гуго Майгро, сделав долгий судорожный вздох, продолжил: – Тогда я снова заговорил с ним, взывая к его благоразумию и напомнив ему о том, что на святых мощах он дал клятву поддерживать вашу светлость. Услышав эту фразу, те, кто понимал мою речь, угрожающе заворчали, бросая в меня злобные взгляды и гневные слова. Я не обращал на них внимания, а лишь еще сильнее принялся увещевать Гарольда, но он сидел совершенно неподвижно и слушал меня, не открывая рта и не поворачивая головы. Когда я закончил, он еще некоторое время хранил молчание, не сводя глаз с моего лица, однако мне казалось, он не видит меня. Затем Гарольд громко произнес, так, чтобы окружающие слышали его, что предпочтет пасть в кровавом бою, нежели отдать свою страну захватчикам. Его клятва, сказал он, была вырвана у него силой и потому не может связывать его. Гарольд велел мне передать вам свое послание – он никогда не сдастся, никогда не склонит перед вами голову, до последнего вздоха будет преграждать вам путь, и да поможет ему Бог! И тогда саксы разразились приветственными криками, принялись подбрасывать мечи в воздух; все мужчины в один голос вскричали: «Вон, вон! Ату!» – таков боевой клич саксов. И вновь я принялся ждать, пока возбуждение не уляжется, наблюдая за поведением танов. Мне показалось, они горят желанием вступить в бой, косматые, свирепые люди с упрямыми лицами, в коротких туниках варварских расцветок, самодельных кольчугах и шлемах из дерева и бронзы. Они ели и пили вволю; многие раскраснелись от медового вина, и руки их сжимались на рукоятях ножей, которые они называют seax. Некоторые с угрозой смотрели на меня, но я не двигался с места, и тогда Гарольд вновь потребовал тишины, чтобы я мог говорить дальше. И вот, убедившись, что все они затаили дыхание в ожидании моих слов, я простер свою руку к эрлу и сказал: за свое клятвопреступление он отлучен от Святой Церкви, а Святой Отец объявил дело его никем не почитаемым и греховным. Когда я закончил, за столом воцарилась мертвая тишина. Эрл стиснул подлокотники своего кресла; я увидел, как побелели костяшки его пальцев; глаза его затуманились, но на лице не дрогнул ни один мускул, и он по-прежнему хранил молчание. Однако те, кто окружал его, пришли в явное смятение, многие крестились, с содроганием слушая слова церковной анафемы. Я заметил, как у одних побледнели щеки, а другие в великой тревоге обратили свои взоры на эрла. Но он не подал виду, что обеспокоен. И тогда со своего места поднялся Гирт Годвинсон; полагая, быть может, что я не владею саксонским наречием, он громким голосом обратился к танам, сказав следующее: «Соотечественники, если бы герцог Нормандии не боялся наших мечей, он бы не стремился затупить их папской анафемой; будь Вильгельм уверен в своих рыцарях, он не стал бы досаждать нам своими посланниками. Неужели герцог предложил бы нам земли к северу от Хамбера, если бы не страшился последствий своей поспешной и безумной затеи? Или вел бы переговоры, если был бы уверен в правоте своего дела? Не дадим обмануть себя, чтобы не стать жертвами его подлой хитрости! Он пообещал ваши дома своим сторонникам; можете мне поверить, Вильгельм не оставит ни пяди земли ни вам самим, ни вашим детям! И будем ли мы просить милостыню в ссылке или станем защищать свои права с мечом в руке? Говорите!» И тогда, подбодренные его храбрыми словами и мужественным выражением лица, таны вновь испустили свой боевой клич, прокричав: «Победа или смерть!» А Гирт, повернувшись к Гарольду, заговорил теперь уже с ним, пылко заявив: «Гарольд, ты не станешь отрицать, что принес клятву Вильгельму на святых реликвиях, и не имеет значения, по своей воле ты это сделал или нет. Но к чему тогда рисковать исходом войны, имея на совести клятвопреступление? Я никому не приносил клятвы, как и мой брат Леофвин тоже. Для нас эта война – справедливая, потому что мы сражаемся за родную землю. Позволь нам одним сойтись лицом к лицу с нормандцами; если мы потерпим поражение, ты можешь прийти к нам на помощь; если погибнем, ты отомстишь за нас».
