Эми Фетцер - Смятение сердца
— Я сама вышила его, узнав, что Лэйн вынашивает малыша. В этом одеяле ты принес в свой вигвам ребенка, найденного в хижине Бегущего Кугуара.
Черный Волк выхватил одеяльце у нее из рук и начал разглядывать. Обычно нечувствительный к холоду, он вдруг покрылся «гусиной кожей»: как и каждая женщина племени, Утренняя Роса украшала свои изделия определенным, лично ей присущим орнаментом, который невозможно было перепутать с чужой работой. Значит, Лэйн захватила его с собой…
Внезапно он замер, прижимая к груди обветшавшее от стирки одеяльце. Почти забытое ощущение наполнило его душу: светлое, горячее ощущение полноты и правильности, часто посещавшее его в те дни, когда Лэйн жила в его вигваме. Оно сопровождало мысли о ней, о том, что она ожидает его дома, ожидает ночи, когда они окажутся на ложе и он коснется ее…
Он увидел мысленно прекрасную картину: Лэйн с ребенком на руках, прислонившаяся к стволу дерева, и он, Черный Волк, лежащий рядом на траве и не спускающий довольного взгляда с жены и сына.
А потом картина скомкалась и исчезла — он вспомнил описание, данное женщине Красным Луком. Судя по его словам, это была не Лэйн. Устыдившись недавнего приступа сентиментальности, Черный Волк пришел в раздражение.
— Это еще ничего не значит! — отрезал он, со злостью отбрасывая одеяльце. — Даже если это Лэйн, она уже могла найти себе другую пару. Она имеет на это право, по законам племени.
Он подумал о том, что «другой парой» может быть Бегущий Кугуар (иначе почему он так сторонился его?), и раздражение перешло в ярость.
— Ага-а, — протянула Утренняя Роса. — По законам племени? Ты же сказал, что Лэйн белая и белой останется! Я вижу, ты так и не решил для себя этот вопрос. Ты слишком горд, брат мой, слишком опасаешься уронить достоинство вождя. Почему ты не хочешь поверить, что Лэйн может снова войти в твой вигвам? А если твое недоверие сильнее твоих чувств к ней, не приводи ее сюда, даже если она того захочет. Ты только заставишь ее сердце кровоточить.
— У тебя нет права голоса на совете, женщина, — с холодной насмешкой ответил Черный Волк.
Утренняя Роса отвернулась и пошла к выходу, но обернулась через плечо, уже приготовившись откинуть шкуру:
— Не мне объяснять тебе, вождь, что взгляд женщины, которая несчастлива, сделает для мужа прогорклой самую свежую еду.
С этими словами она выскользнула наружу, услышав за спиной грохот раскатившейся утвари и проклятие бледнолицых, слетевшее с уст обычно сдержанного брата. Утренняя Роса улыбнулась краешками губ. Подхватив кожаное ведро, она не спеша пошла к ручью, кротко склонив голову, так что волосы, угольно-черные и прямые, двумя крыльями обрамляли лицо.
Она думала о том, что брат, конечно же, продолжает любить жену, как бы он ни старался это скрыть.
Барлоу вполглаза наблюдал за женской фигурой, скорчившейся в пыли. Она не двигалась, лежа на боку с подтянутыми к подбородку коленями. Его это не беспокоило: выносливость этой женщины была попросту необыкновенной.
В нескольких милях к северу виднелись горы. Барлоу время от времени бросал на них алчный взгляд, и тогда ладонь его начинала бессознательно поглаживать по карману, словно тот уже был набит золотыми слитками.
Отпив немного виски из почти опустошенной бутылки, он занялся больной ногой. Даже снять ботинок было теперь нелегко: боль так и пронзала ногу до самого паха. Стопа вместе с пальцами приобрела неживой вид, со времени последнего осмотра чернота успела подняться выше лодыжки. Барлоу поскреб в затылке и решил, что ошибся, что накануне нога выглядела точно так же и он просто забыл. Попробовав пошевелить пальцами, он обнаружил, что они никак не отвечают на его усилия. Пожалуй, самое время было показаться какому-нибудь докторишке.
Женщина шевельнулась, и Барлоу вздрогнул, выругав себя за такую реакцию. Впрочем, ему было чего опасаться: однажды она уже ухитрилась всадить лезвие ножа на целый дюйм ему в плечо. Как тут было не нервничать? Подлая сука держала нож в ботинке все это время, а он об этом даже не догадывался. К тому же, вместо того чтобы униженно умолять о глотке воды и куске пищи, она смотрела на него так, словно надеялась прожечь в нем взглядом дыру.
И она все время повторяла, что их наверняка уже разыскивает армия, что скоро какие-нибудь местные индейцы выйдут на их след, но самое главное, она сказала, что в хижине остался ребенок Черного Волка. Это последнее так перепугало Барлоу, что у него отвисла челюсть, и тогда женщина начала хохотать скрипучим смехом и хохотала до тех пор, пока он не ударил ее.
Вспомнив эту тревожную новость, Барлоу живо представил себе, что сделает с ним дикарь, когда выследит их. Покосившись через плечо, он пугливо вгляделся в подлесок за спиной. Ощущение было такое, что за каждым стволом, под каждым кустом прячется по индейцу, и все они только того и ждут, чтобы он, Барлоу, повернулся спиной. Чтобы избавиться от нелепого чувства, пришлось сделать еще пару глотков виски. Глупости! Никто их не преследовал. Краснозадый и Хант, конечно, давно подохли и стали добычей мух и зверей. В этой глуши от них неминуемо должны были остаться одни скелеты к тому моменту, как кто-то появится. А как только золото будет в его руках, он возьмет ноги в руки и направится прямиком в Мехико.
Женщина, как видно, очухалась, потому что неуклюже встала на ноги. Барлоу посмотрел на нее настороженно. Взгляд ее налитых кровью глаз опустился на его голую почерневшую ногу. Женщина криво улыбнулась. Барлоу мороз продрал по коже при виде неприкрытого злорадства, сквозившего в этой улыбке. Ни полсотни миль пешком, ни голод, ни жажда не помогли сломить ее строптивого нрава.
— Развяжи меня… мне надо… по нужде, — прохрипела она голосом, мало похожим на человеческий.
После недолгого раздумья Барлоу осторожно вставил ногу в ботинок, завязал его и, подхватив револьвер, заковылял к женщине. Он двигался довольно медленно, переступая здоровой ногой и подтягивая больную. Он охотно отказал бы женщине в просьбе — пусть льет в штаны, — но ему хватало и запаха ноги. Если бы рядом воняло также мочой, он бы, пожалуй, не удержал в желудке даже виски.
— Далеко не отходи, а то получишь пулю в задницу, — предупредил он и невольно отступил, когда воспаленные глаза обратились на него с чистейшей воды ненавистью во взгляде.
Но женщина покачивалась от слабости и вряд ли могла сейчас нанести ему серьезный вред. Барлоу сообразил это, и его дремавшая похоть проснулась. Хорошая «палка» еще никого не убила, подумал он, почесывая в паху. Еще до ночи он попробует, что такое белая баба.
А Сэйбл медленно брела к кустам, с трудом удерживаясь, чтобы не растереть зудящие окровавленные запястья. Каждый шаг давался с мучительным трудом, трясущиеся ноги не слушались, и единственной мыслью было удержать равновесие. И все это отдавалось болью в каждой клеточке. Она воняла потом, грязью и всеми запахами немытого тела, грубая одежда растерла влажную кожу до воспаленных ран, ее бросало то в жар, то в холод. Не уверенная, что сумеет подняться, если присядет, Сэйбл спустила брюки, привалилась к ближайшему стволу и в такой позе опорожнила мочевой пузырь. Ей давно уже было безразлично, что Барлоу наблюдает. Прошло с полминуты, прежде чем она собралась с силами и застегнула заскорузлые от грязи брюки. Волосы свешивались на лоб грязной перепутанной массой. Когда она отстранила их, отдельные пряди зацепились за мозоли и трещины на ладони. Поморгав, Сэйбл выковырнула из самой свежей ранки мелкий камешек, потом опустила ладонь и потащилась к ручью. Она ощущала всей кожей, что дуло револьвера движется следом.
