Юлия Леонова - Я вам любви не обещаю (СИ)
Она пришла в себя от резкого, противного запаха нашатыря и, открыв глаза, увидела склонившегося над ней Куницына. Вера слабо застонала и приподнялась на кушетке, куда её перенёс приехавший на вызов доктор.
- Алексей Андреевич, мой супруг…
- Скончался, - мрачно произнёс доктор. – Не ожидал от вас, Вера Николавна, - презрительно скривил губы Куницын.
- Не понимаю вас, - распахнула глаза Вера.
- О, перестаньте, сударыня, - закатил глаза доктор, - вам не хуже меня известно, отчего умер ваш супруг.
- Отчего же? – побледнела Вера от страшной догадки.
- Его отравили, - бросил Алексей Андреевич, - и сделали это вы.
- Это невозможно, - пробормотала Верочка, попытавшись встать, но голова вновь закружилась, и княгиня осталась сидеть на кушетке.
Куницын подошёл к туалетному столику, взял в руки графин и, вытащив пробку, поднёс его к носу:
- Доза аtrópa belladónna столь велика, что её аромат даже запах алкоголя перебить не в силах, - вынес он заключение. – Теперь мне понятно для чего она потребовалась вам в таком количестве.
- Побойтесь Бога, Алексей Андреевич, - ужаснулась Вера, - как вы можете говорить такое?
- То вам, сударыня, стоит подумать о Боге, - парировал Куницын.
За дверью послышался шум и голоса, в комнату вошли становой пристав и человек в форме жандарма.
- Я вынужден был сообщить властям, - обернулся к княгине доктор.
- Я не убивала его, - помертвело лицо Верочки. – Зачем бы мне это делать?
Куницын хмыкнул и холодно улыбнулся.
- То очевидно, Вера Николавна. Вы, в самом деле, желаете, чтобы я ответил на ваш вопрос? Да что тут скрывать, - обернулся он к представителям власти, словно призывая их в свидетели. – О том весь Пятигорск говорит! Иван Павлович был вам помехой. Вам и вашему любовнику, - презрительно закончил он.
Становой пристав крякнул, покраснел и отвёл взгляд от молодой женщины. Покрутив пышный тёмный ус, представитель власти шагнул к застывшей на кушетке княгине.
- Сударыня, извольте пройти с нами.
- Куда? – безжизненно поинтересовалась Вера.
- В участок, - пожал он широкими плечами, и, видя, что молодая женщина не торопится последовать его просьбе, взял её под локоть и поднял с места.
С трудом переставляя ноги, Вера прошла вместе с жандармами до пролётки и неловко забралась в коляску. В голове всё смешалось, от страха пересохло во рту. Из дома выбежала Катерина и устремилась к экипажу с ротондой княгини в руках.
- Господа, позвольте, - протянула она Вере тёплую ротонду. – Холодно же нынче, - оправдываясь перед становым приставом и приехавшим с ним жандармом, робко произнесла девушка. – Я к Георгию Алексеевичу прямо сейчас пойду, - шепнула она Вере, помогая надеть верхнюю одежду.
Княгиня рассеянно кивнула в ответ и забилась в угол сидения. Грузный становой пристав устроился рядом с ней, его помощник забрался на козлы, и пролётка тронулась с места. Веру заперли в арестантской, где из всей обстановки были только жёсткий топчан и колченогий стул. Всё происходящее казалось страшным сном, но усталость и ужас от пережитого сделали своё дело и, свернувшись калачиком на жёстком ложе, она уснула, положив ротонду под голову.
Её разбудили громкие голоса.
- Где она? – требовательно вопрошал знакомый голос.
- Ваше сиятельство, - с заискивающими нотками в голосе пытался успокоить его превосходительство становой пристав, - вам не стоит здесь находиться.
- Я хочу её видеть! – прогремел голос графа.
- Не положено, ваше превосходительство, - утирая со лба пот, отвечал жандарм. – Княгиня обвиняется в тяжком преступлении.
- Я сейчас душу из тебя вытрясу, - прорычал Бахметьев, хватая за грудки жирного пристава.
- Но только недолго, - дрожащими руками снимая ключи от арестантской с вбитого в стену гвоздя, отозвался жандарм.
Он долго возился с замком, искоса поглядывая на застывшего подле него графа. Распахнув двери, отступил на несколько шагов, пропуская его внутрь тесного помещения, и запер за ним дверь.
- Жорж! – спрятала лицо у него на груди Верочка. – Я не убивала его.
- Я знаю, - проведя ладонью по светлым локонам, вздохнул Бахметьев.
- Забери меня отсюда, - подняла она на него заплаканные глаза.
- Я сделаю, всё, что в моих силах, и даже то, что не в силах, - коснулся он губами её виска.
- Что со мной будет? – прижалась она к нему.
- Местная полиция опасается вершить твою судьбу, собираются отправить тебя в Петербург. Я тоже еду. Ничего не бойся, - прошептал он. – Я с тобой, помни о том. Куницын – мерзавец, дал против тебя показания.
Вера заплакала. Поглаживая худенькие плечи, Георгий сглотнул ком в горле. Сумасшедшая мысль пришла в голову. Он бы голыми руками задушил эту жирную сволочь – станового пристава, да только тогда они оба окажутся вне закона, и далеко им не убежать, коли за ними станет охотиться не только жандармерия, но и вся охранка в округе.
Граф Бахметьев добился того, что княгине Одинцовой разрешили ехать в Петербург не в арестантской карете, а в его собственном экипаже, но при том всю дорогу её сопровождали двое вооружённых конвоиров, не спускающих глаз с молодой женщины. Самому Георгию пришлось добираться на почтовых. Изредка они встречались на почтовых станциях, где меняли лошадей, но даже там не было никакой возможности переброситься хотя бы парой слов, потому как любые попытки вести разговоры с арестованной, тотчас пресекались.
По прибытии в столицу Веру поместили в Литовский замок. Георгий Алексеевич попытался добиться для неё домашнего ареста, но графу весьма прозрачно намекнули, что он так же легко может оказаться в числе подозреваемых, как ныне проходит свидетелем по данному делу. Понимая, что, оказавшись за решёткой, он мало чем сможет помочь Вере, Бахметьев уступил.
Георгий впервые не знал, что делать, столкнувшись с правосудием. В деле княгини Одинцовой на первый взгляд всё было ясно и просто. Молодая супруга пожелала избавиться от престарелого мужа, дабы он не мешал её отношениям с любовником. Показания лечащего доктора князя недвусмысленно указывали на её виновность в этом деле. Георгий разрывался между необходимостью уладить собственные дела и оказать помощь Вере.
Явившись в Главный штаб, он выслушал гневную речь графа Гейдена с завидным смирением. Его упрекали в пренебрежении службой, в поступках порочащих звание офицера императорской армии, ему намекнули, что было бы неплохо порвать отношения с женщиной, что обвинялась в убийстве собственного супруга. Он ни слова не произнёс в своё оправдание, надеясь, что гнев начальника штаба вскоре утихнет, и тогда можно будет поговорить с ним начистоту.
