Мэриан Палмер - Белый вепрь
Ричард передал свитки Филиппу. Затем посмотрел на мерцающие огни лагеря и сказал:
— Становится прохладно. Смотрите, небо совсем чистое. Завтра, похоже, будет солнечный день.
Немного погодя Филипп ушел. Вероятно, Хью поджидал его. Но в мыслях Филипп был далек от Хью, который наверняка все еще возился с его амуницией.
Когда рука повреждена и долго находится в подвешенном состоянии, не сразу чувствуешь облегчение, когда снимают повязку. Так и Филипп сейчас — он еще не отдавал себе отчета в том, что оковы спали. Возникло и постепенно нарастало некогда испытанное и забытое ощущение внутренней душевной боли.
Филипп не стремился забыть Мэг: какая-то часть его сознания как бы сама собой выключилась. Теперь чувства вновь оживали, и вместе с дорогим сердцу образом вернулось ощущение щемящей тоски, утраты и невыносимой тяжести, которую предстояло нести. Стена, отделившая Филиппа от этой женщины, казалась ему высокой и прочной. Но чувство раскаяния и стыда за несчастье, причиной которого он стал; за оскорбление, нанесенное человеку, некогда ставшему ему другом; за опасность, лицом к лицу с которой он оставил Мэг; за наказание, которому ее могли подвергнуть; чувство вины никогда не проходило у него. В памяти все смешалось, но кошмар этой унизительной сцены с Де Брези перед отъездом из Сен-Омера постоянно преследовал Филиппа. Он четко помнил лишь, что Фрэнсис не пускал его из комнаты, твердо заявив, что либо привяжет Филиппа к кровати, либо вызовет стражу, но не позволит ему отправиться на поиски Эрара Де Брези и его жены. Тогда Филипп подумал, что Фрэнсис действительно может так сделать. В конце концов Фрэнсис известил обо всем герцогиню Бургундскую. Ее ответ почти дословно совпал с предостережениями Фрэнсиса: самое лучшее, что Филипп может сделать для Маргарэт, — как можно быстрее покинуть Фландрию, а уж она позаботится о том, чтобы с ней ничего не случилось. Доводы были достаточно убедительными. Спорить Филипп не решился. За что и был впоследствии наказан — просыпался ночью в холодном поту, вскакивал, дрожа от страха, потому что ясно слышал зовущий голос Мэг.
Осень перешла в зиму.
Филипп тайно отправил герцогине в Лилль письмо, в котором умолял сообщить, как поживает Мэг. Из ответного послания он узнал, что все в порядке и будет и впредь в полном порядке, если только он, Филипп, не станет вмешиваться. Именно этот ответ и погнал Филиппа по белу свету. Оставаясь в Англии, он не смог бы отвечать за себя: ведь Бургундия была так близко, их разделял всего лишь узкий пролив.
Под ногами хрустнула сухая ветка. Сунув руку в карман камзола, Филипп ощутил жесткую поверхность пергамента. Над деревьями стоял белый полумесяц. Филипп внезапно остановился и вслух произнес:
— Мэг.
Если бы только она смогла простить его, если бы позволила позаботиться о ней… если бы он сам смог бы себя простить…
Справа от Филиппа послышались какие-то голоса, и при свете костров стал виден тускло отливающий золотом лев — штандарт Норфолка.
Погрузившись в невеселые мысли, Филипп совсем забыл о том, что завтра — бой.
На дежурстве здесь стояли люди Говарда. Немало удивившись рассеянности Филиппа, они проводили его через лагерь. Филипп взобрался на дальний склон холма взглянуть на поле перед Маркет-Босворт. Внизу, на поросшем вереском лугу стоял, упираясь в небо колокольней, бенедиктинский монастырь.
Вскоре после возвращения из Иерусалима случай забросил Филиппа в Эссекс, и он провел ночь в Колчестере{165} под одной крышей с монахами. В молодости он нередко бывал здесь, общаясь с купцами, отправлявшими морем свои товары в Кале. Позже он целиком посвятил себя службе герцогу Глостеру. Приезжать стал реже. Теперь у него были люди, которые могли бы проследить за своевременной отправкой шерсти из Вудстока в Лондон и Колчестер. Так что гостеприимством братьев-монахов Филипп не пользовался уже давно и был неприятно удивлен, столкнувшись здесь с человеком, который когда-то был монахом в Ридинге. Наполовину священник, наполовину хирург, этот человек обладал необыкновенной проницательностью.
— Доброго вам пути, сэр, — сказал он на прощанье. — И пусть во время вашего путешествия забудется все.
Не забылось.
Ворота аббатства все еще были освещены. Филипп сбросил плащ, перекинул его через руку. Пути до цели и обратно было минут сорок, не более, а до подъема — несколько часов. Какой-то офицер, которому, по-видимому, не спалось, как и Филиппу, попросил передать Хью, чтобы тот его не ждал. Филипп пошел вниз по склону.
Вскоре после полуночи подул ветер. Луна зашла за тучу. В воздухе постепенно стала ощущаться предрассветная прохлада.
Фрэнсис не спеша обходил лагерь, в котором все заметнее было движение людей. Фрэнсис скорее почувствовал, чем увидел — его окружала непроглядная тьма, — что к нему кто-то приближается. Он быстро подошел к ближайшему костру и в свете пламени узнал кузена. Филипп спросил:
— Я вижу, вы уже поднялись, Фрэнсис. Чего это в такую рань?
— Следую вашему примеру. Я заходил к вам в палатку несколько минут назад и подумал о том, где это вас носит.
— Заходил к монахам. — Филипп махнул рукой через плечо и, сладко потянувшись, подавил зевок.
— Судя по вашему беззаботному виду, у вас хорошие новости, — чуть суховато заметил Фрэнсис и с любопытством посмотрел на кузена. — Вам что, подарок сделали?
— Да еще какой, — ответил Филипп, — лучше не придумаешь.
Внезапно все вокруг зашевелилось. Послышались отрывистые команды. Сержанты будили и поднимали солдат. На востоке появилась розовая полоска предрассветного неба.
— Пора одеваться к бою, — сказал Филипп и похлопал кузена по плечу, — удачи, Фрэнсис.
Хью уже встал. Казалось, что он подпрыгивал от возбуждения, перекладывая с места на место дядину амуницию. Меч и секира, очень остро заточенные и отполированные до неестественного блеска, поджидали хозяина. Филипп слегка прикоснулся к устрашающему лезвию меча и, не сумев сдержать улыбку, спросил Хью:
— Ты что, всю ночь возился с ними? — И, не скрывая восхищения, добавил: — Ей-богу, хоть брейся…
Хью приготовил и плотный камзол, и рейтузы, и подшлемник. Филипп с явным неудовольствием посмотрел на все это — день обещал быть жарким.
— Отец рассказывал мне, что зимой, при Таутоне, чувствовал себя как на сковородке, — произнес Филипп, пока Хью облачал его в боевые доспехи. — Надеюсь, что и Тюдору будет жарко.
Пропустив это замечание мимо ушей, Хью до предела затянул на Филиппе пояс. Заметив, как разгорелось у мальчика лицо, Филипп с улыбкой сказал:
