Мэри Брэддон - Проигравший из-за любви
Глава 35
Они были уже более месяца в Макроссе. Первые листья медленно опускались на землю, напоминая о приближающейся осени. Улучшающееся здоровье Флоры было основной темой писем миссис Олливент своему сыну, при этом она отчетливо представляла себе то волнение, которое возникало у него, когда он читал о румяных щеках, спокойном сне и хорошем настроении. Читая эти веселые письма, Гуттберт, находившийся в одиночестве в своем кабинете, думал о том, какой мелкой должна быть душа, если ее печали и боль могли вылечить горы и свежий воздух, какими, должно быть, слабыми были узы, связывающие его с молодой женой, если их разрыв оставил в ней так мало ран.
«Я молил Бога о ее счастье, — сказал он себе однажды, уязвленный таким поведением Флоры. — Так неужели я буду так слаб, чтобы печалиться по поводу того, что мои молитвы оказались услышанными? Я хочу думать о ней только с нежностью, так, как, может быть, вспоминает шиповник о парящей вокруг его шипов летней бабочке, которая затем улетает к цветам».
— Не будет ли лучше, мама, если мы вернемся на виллу? — спросила Флора однажды утром. — Вы, должно быть, волнуетесь о том, все ли там в порядке?
Она все еще не могла прямо говорить о муже, но она знала, что мать хочет увидеть своего сына.
— Да, моя любовь, мне бы очень хотелось увидеть моего мальчика. Его письма так коротки и так отвлеченны, что я и вправду сильно беспокоюсь о нем. Прошло уже больше недели, как я получила последнее. Да еще на вилле нет никого, кроме слуг. Было не совсем правильным оставлять их одних на такой длительный срок, но, кроме того, мне кажется, что было бы жестоко увозить тебя сейчас, в такую погоду, — ты ведь так полюбила это место.
— Мне оно действительно очень понравилось, мама, так приятно иногда побыть в одиночестве, но я готова снова ехать туда, куда вы сочтете нужным. Я готова подчиниться вам, поверьте мне, — говорила она, — я не уверена, что смогла бы хоть в малейшей мере отблагодарить вас за то, что вы сделали для меня.
— Не говори так, дорогая. Это правда, что мне хотелось бы быть рядом с Гуттбертом, но он хочет, чтобы я была с тобой, а я никогда не перечила ему. Кроме того, я надеюсь…
— Только не надейтесь на меня, мама, я уже покончила с надеждами.
— Ты говорила то же самое два года назад, дорогая, однако ты была потом очень счастлива.
Вздохнув, Флора отвернулась от нее. Таким образом, она как бы положила конец этим речам. Но она на забыла о беспокойстве матери о сыне и о том, что свекрови были не безразличны хозяйственные дела в доме.
— Я думаю, что уже вполне выздоровела, мама, — сказала она, — мое состояние вызовет удовольствие у мистера Чалфонта, надеюсь, обойдусь без его микстур, так что мы можем отправляться домой так скоро, как вы пожелаете.
— Тогда я напишу сегодня Мэри Энн и распоряжусь по поводу завтрашней упаковки вещей, — ответила миссис Олливент обрадованно.
Укладывание вещей в присутствии этой пожилой женщины было весьма обстоятельным делом и заняло целых два дня, причем потребовало серьезного обдумывания этой процедуры.
Мэри Энн, которой миссис Олливент собиралась отправить телеграмму о их возвращении, была весьма старомодной особой и работала служанкой у них еще в старом лонг-саттонском доме, теперь она была своего рода реликвией, но отлично выполняла свои обязанности.
Флора отправилась перед отъездом на одну из последних своих прогулок, она была несколько опечалена тем, что придется оставлять это спокойное место, хотя и не сказала раньше об этом свекрови. Пусть она не была счастлива здесь, но зато жила в полном покое. Здесь не было ничего, что напоминало бы ей о её прошлой жизни с ее мрачными событиями и настроениями. Вернуться на виллу — значило бы вернуться в пустой дом, из которого упорхнуло счастье. Ее волновали не столько сами вещи в доме, которые покупал Гуттберт, чтобы украсить его, сколько то, что они напоминали ей, как много она потеряла с уходом мужа.
Приятно было открыть маленькие ворота, ведущие к небольшому монастырю, следуя за юным его хранителем, для которого Флора была привилегированной персоной. Каким тихим и спокойным, было это древнее место, кругом стояла такая красота: густая трава, мох, серые лишайники, покрасневшие листья клубники, высокие папоротники с раскидистыми листьями, жимолость, испускающая благоухание, ягоды на калине и рябине, ставшие совсем красными, первые пожелтевшие листья на тополе и платане, голубоглазки, стелющиеся тут и там среди высокого плевела, пурпурная наперстянка, поднимающая свои верхушки над папоротником.
Флора медленно шла по густой траве к своему любимому уголку, взволнованная торжественной красотой ничуть не меньше, чем при первом посещении этого места. Она выбрала для себя один из удаленных уголков кладбища, где спокойно могла проводить целые часы, скрываемая плитами надгробий от назойливых туристов. Мальчик-хранитель кладбища отлично знал это место и поэтому старался уводить от него различных незнакомцев. Она села на край поросшей мхом могилы и открыла книгу — любимого Данте, каждая страница которого была помечена карандашом ее мужа. Он обучал ее итальянскому, используя эту книгу, так же как обучал ее латыни, читая Горация. На краях страниц тут и там пестрели его пометки, поэтому каждая неясность становилась вполне понятной. Они читали свои любимые страницы вместе в Италии, где климат и пейзаж делал все написанное почти реальным, и поэма Данте, казалось, приобретает новый смысл на его земле. Сегодня она медленно переворачивала страницы, пытаясь безуспешно сосредоточиться на тексте.
«Если бы я никогда не знала правды, то могла бы быть счастлива», — думала она, размышляя над тем откровением Джарреда Гарнера. Она ведь была так счастлива до того злополучного дня, смотрела вперед с радостью на тот день, когда ее ребенок улыбнется ей, когда Гуттберт мог бы быть гордым и счастливым отцом, когда весь мир показался бы им еще краше из-за рождения новой жизни. Как ребенок думает о своей первой игрушке, как девушка думает о своем первом возлюбленном, так Флора думала о дитя, которое было ей дано и которого забрала смерть и отправилась с ним в неведомые земли.
Она закрыла книгу со вздохом отчаяния, мир поэзии не мог принести ей спокойствия и отвлечь ее мысли от всесокрушающей печали, Франческа и ее возлюбленный были не более чем пустыми тенями и даже, если они любили и страдали, то она вряд ли могла посочувствовать им сейчас. Все страсти и ужасы подземелья не могли разжечь ее интереса. Уголино был обычным занудой. Она отбросила в сторону книгу и стала размышлять над своими проблемами. Что должна была она делать с этой, ставшей пустой, жизнью, из которой все исчезло?
