Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2
Плешаков вышел, всем своим видом являя почтительность. Я начала переодеваться. Я заметила, что двигаюсь быстро, тороплюсь. Но почему? Разве мне грозит опасность? Разве я чего-то боюсь? И вдруг меня осенило: да только я одна здесь и боюсь! Никто не боится: ни Константин Плешаков, ни Катерина, ни Татиана. Одна я боюсь. Но почему? И как перестать бояться? Как подавить этот странный страх? Я же вовсе не трусиха.
В черном платье с закрытым воротом, накинув на волосы, собранные в узел на затылке, покрывало из плотного шелка, отделанное черным кружевом, я вышла к Плешакову. Он почтительно поклонился. Катерина встревоженно коснулась рукава моего платья. Константин заметил это.
– Что тебе? – грубо спросил он по-русски. Она не успела ответить, потому что он сильной рукой втолкнул ее обратно в комнату и почти злобно произнес:
– Давай! Пошла! – и прибавил грубое непристойное ругательство.
Затем сильно хлопнул дверью. Конечно, девушка хотела о чем-то предупредить меня. О чем? О какой опасности? Но теперь за дверью она молчала, больше не пыталась помочь мне. Значит, нельзя было. Иначе бы она не оставила меня.
Мы спустились по лестнице, я следовала за Константином. Мы перешли двор, затем поднялись по главной наружной лестнице и вошли в покои Турчанинова.
Остановились мы в комнате со сводчатым потолком. По убранству она напоминала комнаты Татианы и мое здешнее жилище. Но в глаза мне бросился высокий застекленный шкаф с книгами. Шкаф был немецкой работы. Я вспомнила, как Татиана говорила мне о любви Турчанинова к чтению.
Турчанинов сидел в большом кресле с подлокотниками. Перед ним на столе лежали бумажные листы, стояла чернильница с гусиным пером. Здесь же я заметила песочницу.
Плешаков, до того шедший впереди, теперь пропустил вперед меня. Едва завидев меня, Турчанинов резко поднялся из-за стола и вышел мне навстречу. Он был с непокрытой головой, в красной рубахе с длинными рукавами, ничем не подпоясанной, в темных штанах, заправленных в красные высокие сапоги. Я невольно смотрела на эти сапоги, припоминая его расправу над девочкой Катериной, и то, как он топтал сапогами свою жену. Мне было страшно.
Я взяла себя в руки и подняла глаза. Теперь его лицо казалось мне совсем азиатским, с черными узкими глазами и сильно выступающими скулами. Я впервые пристально смотрела на него и встретилась с его взглядом. К моему изумлению, я не увидела в его глазах ничего зверского, ужасного. Во взгляде его было даже какое-то страдание, но главное – явная напряженная работа мысли. Это удивило меня.
Казалось, он направлялся ко мне. Но не дошел, вернулся за стол. Константин скромно остановился у притолоки. Я стояла посреди комнаты. Никто не предлагал мне сесть.
– Скажи ей, – начал Турчанинов по-русски, обращаясь к своему рабу.
– Она понимает, можете говорить, – Константин поклонился боярину.
Но Турчанинов снова замолчал. Я понимала его. Одно дело – вести разговор через переводчика, и совсем другое – говорить самому.
Некоторое время он размышлял. Затем все же заговорил. И снова я удивилась. Этот страшный человек говорил со мной, словно бы он подавлял внутреннюю робость. Кажется, он вовсе не привык беседовать с женщинами, это я поняла. Он мог бить или ласкать женщину, она могла быть его женой или наложницей, но просто говорить с посторонней женщиной он не умел. И он, это чудовище, он робел. Мне стало жаль его, захотелось помочь.
– Всем вы довольны? – наконец спросил он, не глядя на меня.
Эти опущенные глазищи были уж полной неожиданностью. А ресницы у него оказались длинные, как у моего Чоки. Все было так странно.
– Всем довольна, благодарю вас, – сдержанно отвечала я.
– Знаете вы, зачем вас сюда привезли?
– Да. Ваш посланный объяснил мне. Я должна оказать помощь вашей царице.
Он сделал порывистое движение, словно останавливал меня. Я послушно замолчала.
– Вы ведь веры христианской? – спросил он серьезно.
– Да, – тихо отвечала я.
– Что ж не креститесь на Святые иконы? – спросил он с некоторой укоризной, но и с какой-то неожиданной странной теплотой.
Я повернула голову и заметила висящие на стене изображения Святых. Изображения были сделаны на досках, перед ними теплились лампады. Я вспомнила, что то же видела и в комнатах Татианы. И в помещении, отведенном мне для жилья, были эти иконы. И Татиана, и Катерина, и служанки, и Плешаков крестились, глядя на них. Но никто не говорил мне, что и я должна это делать. Изображения казались неловкими, странно скованными, похожими на греческие и старинные итальянские изображения Святых. Я хотела было сказать Турчанинову, что у нас другие обряды, но вместо этого почему-то послушно приблизилась к иконам и перекрестилась.
– Не по-нашему крестишься, – произнес он с какой-то странной печалью.
И снова я, действуя словно бы вопреки себе самой, не возразила, а только вздохнула и наклонила голову.
– Я скажу отцу Гавриилу, он тебя в вере наставит, – все с той же задумчивой печалью продолжал Турчанинов.
Тут вдруг оцепенение прошло. Я поняла, что мне просто предлагают перейти в греко-русскую веру. И не то чтобы эти все вопросы вероисповедания были так уж важны для меня. В конце концов я дружила с людьми, для которых это не было так уж важно – ни Санчо, ни Андреас и Николаос не придавали этим вопросам особого значения. Но тут почему-то я заупрямилась, мне не хотелось слушаться Турчанинова. А я чувствовала, что невольно уже слушаюсь его. Но нет… Нет!
– Я не могу отказаться от своей веры, – я проговорила это с опущенными глазами, преодолевая это странное желание покориться.
– Вера-то неправильная твоя, – возразил он почти мягко и с грустью.
– Какая бы ни была, – обронила я.
– Подумала бы, – в голосе ни тени злобы, даже заботливость какая-то.
– И думать нечего! – я возразила уже с резкостью.
Боже мой! В голосе его звучала такая мужская серьезность, что я ощутила себя несмышленой девчушкой. Мне вдруг почудилось, что он все знает обо мне, все понимает, и потому я должна быть с ним совершенно правдива, не должна притворяться даже в малом. Нет, это было какое-то колдовство, наваждение.
Я ничего не ответила ему. Продолжала стоять с опущенной головой.
– Согласна ли? – спросил он. Я молчала.
– Отведи ее, Константин, – Турчанинов махнул рукой.
Плешаков подошел ко мне и взял за локоть. У него были сильные пальцы.
Я дернулась, пытаясь вырваться. Но он держал крепко. Дверь закрылась. Я молча сопротивлялась, Плешаков так же молча вел меня. Я ощутила, как он силен. Я не чувствовала потребности в крике. Наконец я смирилась и шла за ним, он не отпускал меня.
