Марина Струк - Обрученные судьбой
— Михаил, брате мой! — едва слышно прошептала, будто ветер поворошил осенние листья, гоня их прочь. Михаил бросился к ней, презрев все правила, схватил за руки, расцеловал в обе щеки.
— Ксеня, сестрица.
А потом вдруг произошло то, что еще долго будет стоять перед глазами Михаила. Ксения, гладившая с улыбкой его волосы, отросшие, пока они не видались, до самых плеч, вдруг замерла, а потом зашептала, испуганно озираясь, глядя то на него, то в стороны:
— Мертвые, Михаил, мертвые… приходят. И Марфута приходила давеча. А ныне и другие пошли. Но если они идут, то и ты… Ты! Ты!
А потом она закричала в голос, метнулась к Северскому, будто ища у того зашиты, вырываясь из рук брата, что побелел, как снег в поле, видя то, что творилось ныне в горнице.
— Кругом мертвые. Мертвяки! И я мертва? Нет-нет, я не могу умереть, пока он не пришел за мной, не могу. Надо дождаться его. Мой мальчик! Мой мальчик!
Михаил смотрел, как мечется его сестра по горнице, прикрывая руками свой выступающий под тканью сарафана живот, слышал ее крики, лишенные всякого смысла. Потом Северский приказал увести жену в терем, кинув укоризненный взгляд на родича, мол, я предупреждал вас. А Михаил вдруг сорвался с места, выбежал из терема, миновав скудно освещенные горницы и темные сени, мимо побелевшего Федора. Он вдохнул полной грудью морозный воздух, взглянул в черное небо с яркими точками, а потом вдруг зачерпнул горсть снега, растер ее по лицу, слушая, как где-то в рундуке женского терема кричит его сестра. Хлопнула дверь, и все стихло, давя этой тишиной на напряженные нервы Калитина.
— Я убью его, этого ляха проклятого! — прошипел он в темноту двора, этим звездам, что мигали ему с высоты, будто дразня.
— Он уже мертв, — проговорил незаметно подошедший к нему Северский. — И прежде он испытал многое, уж поверь мне, Михаил Никитич.
Михаил прогостил в усадьбе Северского лишь несколько дней вместо запланированных нескольких седмиц. Да и то предпочитал бывать где угодно, даже на службах церковных только не в доме, где изредка из женского терема доносились крики и плач, рвущий ему душу. Матвей не осуждал его за скорый отъезд — он и сам с трудом выносил то, что творилось с Ксенией.
— Все, с завтрева Калитин уезжает со двора, — сказал он Евдоксии, что лежала с ним рядом в постели, потягиваясь, как кошка. — Не надо более добавлять в печь Ксениной светлицы травы твоей. Довольно ей дурманить, довольно игры этой.
— Кое-что ночью ей сварить? — игриво кусая его за ушко, спросила ключница, намекая на зелье, что заставит Ксению скинуть дитя. А потом вдруг пришло в голову, что можно добавить и других трав. Ведь так часто мрут роженицы, не доносившие дитя до срока… Опять руны говорили ей этой ночью, что сгинет Северский скоро, и смерть его будет связана с женой его окаянной.
Только к вечеру следующего дня после отъезда брата проснулась Ксения. Голова ее была тяжела, шла кругом, что даже подняться с постели было тяжело. В горле пересохло. Ксения огляделась и заметила на столике маленьком подле кровати кувшин серебряный. Дрожащими руками налила себе в чашу ставленого меда ягодного, отпила уже более половины, когда нос распознал неприятный запах трав, что были добавлены настоем или варевом каким в напиток сладкий. Ксения тут же отбросила от себя чашу, разливая мед на пол, на постель, себе на грудь, но не обратила на то внимание, озабоченная ныне мыслями, что носились в ее голове. Страшное осознание ударило в грудь острой болью, а потом отдалось спазмом внизу живота, как бывало иногда в первый день ее «поганости».
— Нет! — вскрикнула Ксения, прижимая ладони к животу, что ныне ходил ходуном под ее руками. Словно так она могла остановить то, что уже началось, словно так она могла удержать дитя, рвущееся на свет намного раньше срока. А потом боль внизу живота все нарастала и нарастала, захлестнув ее с головой. Она закричала в голос, чувствуя, как по ногам течет что-то теплое. Прибежали девки, что были в соседней светлице, заахали, засуетились вокруг нее. Потащили ее на кровать, переменили рубаху. Ксения заметила, насколько та пропитана кровью, у нее вмиг потемнело перед глазами при виде картины этой.
Потом будто обрывки какие-то мелькали перед глазами. Вот над ней склоняется, качая головой, повитуха сельская, хмурясь, что-то приговаривая ей вполголоса. Вот суетятся по спаленке плачущие прислужницы. Вот мелькнула Евдоксия, уносящая с собой серебряный кувшин, аккуратно прижимая его к себе.
А потом появился Матвей, склонившийся над ней, заслоняя ей весь обзор. Где-то приговаривала повитуха, словно муха жужжа. Ксения увидела его, и вмиг полыхнула в ней злость на него, ненависть, разрывающая нутро на части, как рвала его ныне дикая боль.
— Мои родичи приедут и убьют тебя, — прошептала она из последних сил, недоумевая, почему вместо крика с ее губ срывается шепот глухой.
— Твой брат был тут. Давеча отбыл. Ты проспала его гостеванье.
Эти несколько слов заставили ее замереть от отчаянья. Он нашел-таки способ удержать ее здесь, при себе. И избавлялся от дитя, столь неугодного ему, столь ненавистного. Она хотела ударить его, но сил хватило только поднять руку да скользнуть пальцами по его щеке, оставляя на ней кровавый след.
— Кровь за кровь, — прошептала она, видя эти пятна на его коже, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить, как собаке дворовой, от боли и горя. А потом напрягла последние силы, чтобы сделать ему больно так же, как больно было ей. Она знала, куда ударить. Ведь он сам ей поведал об том несколько месяцев назад. Ударить за так и не сбывшуюся любовь ее, за Владека, коли он мертв, за Марфуту. И за мальчика с глазами цвета неба и волосами черными, как соболь, которому так и не суждено появиться на свет живым…
— Я ненавижу тебя! Всегда ненавидела и буду ненавидеть! Ты — чудовище! Такое же, как и твой отец, чудовище! Таких нельзя любить! Отцеубийцу нельзя любить!
Прошептала и довольно улыбнулась, видя, как перекосилось его лицо…
1. Лихорадка
2. Тут: шут
3. Праздник Рождества Пресвятой Богородицы
4. Четырехногий табурет
5. Особая изба, где останавливались гости боярские. Состояла обычно из одного покоя и сеней.
Глава 22
Еще не рассвело, когда в толстые дубовые ворота двора Калитиных в Москве постучались, разбудив сторожевого, что дремал, прислонившись спиной к забору. Тот быстро вскочил на ноги, испуганно озираясь со сна, а потом сообразил все же крикнуть громко:
— Кого Бог несет, когда еще солнце не поднялось?
— Господи Иисусе, помилуй нас, — ответил голос из-за створок ворот. — Открывай ворота, сын хозяйский прибыл, Михаил Никитич пожаловал.
