Ани Сетон - Омела и меч
Гвардии приходилось довольствоваться обычным походным рационом — пшеничными сухарями и сушеной рыбой, сегодня разбавленными вареной бараниной из иценских запасов. Квинт обошел форт и взглянул на шестерых пленников, сидевших на земле — молчаливых, с пустыми глазами. Их крупные светлые головы были бессильно опущены на грудь. Кровь струилась из порезов, натертых железными ошейниками.
— Что они ели? — спросил Квинт у охранника.
— Ничего, — ответил тот, вгрызаясь в кусок мяса. — Прокуратор не приказывал их кормить.
— Ну, так я приказываю, — велел Квинт. — Принеси им что-нибудь из нашего рациона. И, если бы я не служил все еще под началом Дециана Ката, я бы сказал, что он полный идиот. Если он хочет, чтоб его пленники были мертвы, он должен их убить. Если ему нужны полезные рабы, то он должен сохранить их живыми и здоровыми.
— Что ж, верно, — пожав плечами, заметил стражник. Он набрал пригоршню сухарей и раздал их иценам.
Отон остался с десятком солдат в иценском городе, чтобы поддерживать порядок, а также провести дополнительные обыски, на случай, если пропущено что-то ценное. В его отсутствие временное командование принял Квинт и еще один офицер.
Стоял один из тех, полных ожидания дней конца зимы, когда солнце пригревает и в воздухе пахнет весной. Под кустами остролиста и могучими лесными дубами еще лежал снег, но сквозь бурую землю уже пробивались зеленые стрелы травы. Дрозды запевали на гнездах, и в глубине лесов, зеленеющих по обеим сторонам от римской дороги, дикие звери играли свои свадьбы.
Квинт слишком сильно ощущал брожение и томление весны. В сумерках он вышел из форта и побрел вдоль берега реки, заросшего камышами, где водились куропатки. Он думал, как разнится здешняя весна с внезапным пышным цветением на родине. Представлял себе мать и Ливию, сидящих в украшенном фресками атриуме, прислушивающихся к плеску фонтана. Солнце, должно быть, припекает, и персидские лилии матери уже распустились и благоухают. И посылая мысленный привет далекому дому, он неожиданно вспомнил о Регане.
Накануне отбытия из города иценов он вернулся к жилищу Пендока, чтобы попрощаться с ней, постараться — хотя он не признавал это, стереть из памяти ее последний презрительный взгляд. Хижина оказалась совершенно пуста. Гончарный круг и свиньи тоже исчезли.
То, что Пендок увел девушку прочь — несомненно, в одну из множества пещер в лесу, куда бежали другие ицены, было вполне разумно. Ибо римские разрушения продолжались. Начались случайные пожары, уничтожившие много домов. За короткое время столица иценов стала городом пустым, заброшенным, мертвым. Не осталось никого, кроме королевы и ее дочерей, запертых в крыле разрушенного дворца.
Но я хочу вновь увидеть Регану, думал Квинт. Сказать ей… заставить ее понять — что? Он был римлянин, а она британка. Римляне покоряют британцев и правят ими. Что можно еще здесь объяснить?
Не в силах справиться с собой, он сгреб горсть камешков с берега, швырнул их в реку и тупо смотрел, как они скачут по воде, а затем тонут.
Позади раздался хруст, и он развернулся, схватившись за рукоять меча.
Перед ним в тени стоял Навин и глядел, иронически сдвинув кустистые рыжие брови.
— Ты далеко ушел от лагеря, Квинт Туллий, — тихо сказал он. — В лесу есть дикие кабаны и волки. А могут оказаться и другие враги — для римлян.
Квинт улыбнулся. Он испытывал глубокую симпатию к переводчику и знал, что тот отвечал ему тем же, однако он понятия не имел, о чем в действительности думал Навин и что он чувствует. Навин держался замкнуто в дни разграбления иценского города, за исключением тех случаев, когда Кат вызывал его переводить. Тогда он ясно давал понять, что судьба иценов ему безразлична. Он был триновант, а эти два племени были во враждебных отношениях.
— Я тут ходил один и думал, — произнес Квинт, печально усмехаясь, — по правде сказать, о девушке. О маленькой иценской девушке по имени Регана, которая… в общем, я позаботился о ней во время бесчестного нападения Ката.
— Да, — сказал Навин. — Я слышал, что ты спас приемную дочь королевы. Регана не из иценов.
— Вот как? — удивленно спросил Квинт.
— Да. Она из совсем другой части Британии, хотя и в дальнем родстве с Боадицеей. Когда ее родители умерли… ее дед… — Навин осекся, и видимо, передумал говорить то, что собирался. Он быстро продолжил: —Дед Реганы шесть лет назад отправил ее на воспитание королеве.
— Тогда, значит, Пендок тоже не ицен?
— Верно, Квинт, ты задаешь слишком много вопросов, и слишком много думаешь. Если не прекратишь, то никогда не станешь хорошим римским солдатом.
Квинт вспыхнул,
— Я хороший солдат! — с жаром воскликнул он. — Только потому, что я не лижу сандалий жирного дурака прокуратора…
— И ты еще не научился придерживать язык и скрывать свои мысли, — невозмутимо продолжал Навин. — Но ты научишься.
Что бы Квинт не собирался ответить, он разом все забыл, ибо нечто в британце смутило его. Он внимательнее вгляделся сквозь сумерки.
— Навин! Ты в одежде триновантов! Препоясанная туника, высокие военные калиги, бронзовая бляха заложника — все исчезло. Вместо них на Навине были узкие шерстяные штаны. Тартановый плащ, сколотый витой кельтской пряжкой, лежал на его плечах. Подбородок его и верхняя губа, которые он прежде тщательно брил, были покрыты рыжеватой щетиной. А на лбу был выведен кружок синего цвета — знак военного вождя.
— Даже так, — сказал Навин, кивая и глядя на Квинта.
— Но что это значит?
— То, что я обнаружил вещи, которые мне не нравятся — и в Колчестере, и в Лондоне, и в особенности, в стране триновантов, где прежде правил мои отец. В Риме я был убаюкан верой, что мой народ облагодетельствован римской цивилизацией, что им хорошо. Это неправда. Я обнаружил, что их выселили из собственных домов в пользу римских ветеранов, которые оскорбляют и унижают их. Я обнаружил, что они опутаны долгами. А теперь Сенека, этот философствующий ростовщик неожиданно, без причины, взыскал к оплате все свои долги. Мой народ не может заплатить.
— Да, это плохо, — печально сказал Квинт. — История с иценами была ужасна, я знаю, знаю, но…
— Ицены — сегодня, тринованты — завтра, — а потом все остальные племена. Довольно, Квинт. Я и без того сказал больше, чем должен.
Наступило молчание. Квинт испугался, однако подумал — они ничего не достигнут. Племена не могут замириться даже между собой. Бедного Навина поймают и приведут назад. А потом его поразило неприятное сознание того, что это его долг —. сейчас же схватить непокорного беглого заложника. Его рука медленно потянулась к рукояти меча.