Елена Арсеньева - Возвращение в никуда (Нина Кривошеина)
Сперва она одна стала к ней заходить, а потом и с Мужем и Никитой. Однако по ее просьбе об этих встречах никогда никому не рассказывала.
Человек приспосабливается ко всему, и только-только Кривошеины начали приспосабливаться к новой жизни, как… Молния всегда ударяет без предупреждения. А впрочем, можно ли от нее укрыться и спастись?
Игорь Александрович был арестован — как английский шпион, а заодно и французский, как монархист и злейший враг Советской власти. Припомнили ему и его белогвардейское прошлое. Ему ставили в вину сотрудничество с английской разведкой, которой он поставлял сведения о немецких оккупантах во Франции, а еще то, что он.'.. выжил в Бухенвальде! Не убит — значит, предатель… После восемнадцати месяцев нечеловеческого следствия на Лубянке постановлением Особого совещания ему был вынесен приговор: десять лет по статье 58-4 за «сотрудничество с международной буржуазией». «
Да, вот ирония безумного времени! Сначала, после вторжения Германии в Советский Союз, этот эмигрант-антикоммунист был посажен в лагерь за то, что он русский.
Потом попал в немецкий концлагерь как участник французского Сопротивления. А за то, что помогал западным союзникам России одержать победу над Гитлером, оказался в ГУЛАГе…
Пять лет Игорь Александрович пробыл в Бутырской тюрьме в Москве. За это время Нине и Никите было позволено увидеться с мужем и отцом только один раз.
Это свидание принесло лишь еще большее опустошение и отчаяние. Нина не смогла ничего толком мужу рассказать: о своих трудностях нельзя — только расстроишь его, говорить «о деле» запрещено, называть знакомых, пожалуй, лучше не надо… Польза от этой путаной и несвязной беседы была только в том, что Игорь Александрович снова понял: у него есть семьи, его любят, как прежде, его ждут, его ни в чем не винят… прежде всего в том, что он позволил одурманить себя лживыми приманками и пустыми иллюзиями. Впрочем, Нина и сама была одурманена не меньше, и, строго говоря, они вместе расплачивались за легковерие и наивность — расплачивались слишком дорого, невероятно дорого! Ни за что платил только Никита…
Жили Кривошеины после ареста Игоря Александровича так, что сердобольные знакомые иногда подавали им деньги, чтобы с голоду не умерли. В тот вечер, в ту ночь, когда это впервые случилось, был у Нины великий спор с самой собой — как быть? Что же это: она принуждена на улице принимать милостыню — как нищие на паперти?! Но она убедила себя: не только можно, но и должно принимать всякую помощь. Оказалось, смирение и нищета идут всегда рядом, вместе.
А было ли в Ульяновске хоть что-нибудь, что вызывало бы у Нины радость? Во-первых, был там великолепный вид на Волгу, а она разливалась против города на целый километр ширины! Ульяновск стоит на высоком берегу, и эта ширь, этот простор вселяли в душу успокоение, утешение и смирение.
Вторая радость — «Дворец книги». Библиотека и в самом деле находилась во дворце, когда-то построенном архитектором Коринфским. Раньше тут жил симбирский губернатор, а теперь здесь было одно из самых богатых книгохранилищ советской провинции. Нина со многими сотрудниками библиотеки подружилась и познакомилась, и в первую очередь, конечно, с работающими в иностранном отделе. Около девяти тысяч книг насчитывало его собрание — больше французских, но и английских немало, все — из бывших симбирских дворянских гнезд.
Как-то Нина напала там на полное собрание журнала «L'Illustration», с 1857-го вплоть до 1916 года. Нина с Никитой брали их домой по несколько номеров и по вечерам читали, любовались — когда-то на Кирочной в Петербурге семья Мещерских аккуратно каждую неделю получала этот журнал… Да и читальный зал «Дворца книги» был великолепен — громадный, просторный, с высоким лепным потолком. Нина нередко ходила туда посидеть, брала какую-нибудь редкую монографию по искусству — армянскому, грузинскому, персидскому, — то есть такую, которая была абсолютно вне ульяновской жизни, и отдыхала, разглядывая рисунки и любуясь изредка из окон зала на чудесный пейзаж: Волга!
Что и говорить, ее тоска по родине была утолена. Теперь она тосковала по той, другой стране, потерять которую так боялся ее отец.
По Франции!
Когда удавалось купить картошки, Нина пекла пару штук в золе и ела маленькими кусочками — не столько ела, сколько нюхала, мучительно пытаясь воскресить в памяти тот осенний день около моста Пон-Неф… желто-черный шарф худого парня, стоявшего около жаровни с каштанами… и как Игорь сначала смеялся над ней, а потом сказал:
«Хочешь, я тебе лучше розу куплю?»
Игорь, Игорь, Игорь… Где он, что с ним?
Да, мучений в ее жизнь добавляла полная неизвестность о судьбе мужа. И страшное предчувствие, что каждый день может стать последним в его жизни. Не скоро, ох не скоро ей стало известно, что Игорь Александрович переведен в Озерлаг в Тайшете.
Никиту — он все это время работал на заводе — Нина заставила окончить вечернюю школу и уехать в Москву: попытаться поступить учиться. Он невероятным чудом попал в Институт иностранных языков: декан был потрясен его французским.
Нина встречала Новый год одна и внезапно решила погадать. Ну, как водится: раз в крещенский вечерок девушки гадали… и все такое.
Вынула колоду, закрыла глаза и перетасовала карты. И легло: король треф, валет треф и дама треф… Нина была потрясена — ведь это же они, ее семья, все трое!
Умер Сталин. И вот однажды — среди ночи! — почтальонша Маруся принесла Нине телеграмму: «Папа сегодня прибыл Лубянку пересмотр дела начнется немедленно завтра свидание Никита».
Маруся кинулась ее обнимать и даже расплакалась:
— Я и завтра утром могла вам принести, ан нет, решила, уж пусть Нина Алексеевна сразу узнает…
Однако чаша страданий этими тремя людьми, которые столько перенесли и так любили друг друга, была выпита еще не до дна.
О, конечно, Игорь Александрович вернулся, семье даже удалось перебраться из Ульяновска в Москву. И тут, в 1957 году, внезапно был арестован… Никита.
Он только что окончил Институт иностранных языков и поступил на работу во французскую редакцию журнала «Новое время». Когда он прощался в саду Донского монастыря со своим другом, французским дипломатом, его арестовали. В ходе следствия КГБ выдвинул обвинение в измене родине и шпионаже — за публикацию в газете «Le monde» его заметки о советской интервенции в Венгрии. Дело было передано на рассмотрение (согласно пунктам обвинения) в военный трибунал Московского военного округа. На закрытом заседании — благодаря некоторой независимости военного трибунала от КГБ — десять лет, потребованные прокурором, были сведены к трехлетнему сроку в исправительно-трудовых лагерях.
