Жюльетта Бенцони - В альковах королей
Когда же наконец наступило долгожданное утро, придворный цирюльник только горестно вздохнул при виде осунувшегося и бледного лица своего повелителя и сразу же начал колдовать над многочисленными баночками и склянками с притираниями и румянами.
…К алтарю невесту повел сам Филипп. На девушке было очень простое платье из белой шерсти, украшенное серебряным шитьем, а на Его Католическом Величестве – наряд непривычного серого цвета. Взоры всех присутствующих сразу невольно устремились на огромный алмаз «Зерцало Португалии» и на необычных размеров жемчужину «Перегрину», красовавшиеся на его шляпе.
Французского государя на этой свадьбе представлял дон Луис де Харо. Дождавшись возле алтаря Марии-Терезии, он бережно взял ее за руку, подержал несколько мгновений и отпустил. После этого невеста протянула руку своему отцу, который со слезами на глазах (он был счастлив, что его план увенчался успехом) поцеловал ее. Поцеловал очень почтительно, ибо теперь это была рука королевы Франции!
На следующий день на Фазаньем острове, где совсем недавно проходили переговоры испанцев с Мазарини, состоялась встреча Анны Австрийской и Филиппа. Брат и сестра не виделись сорок пять лет – целую жизнь, и Анна, настроенная несколько сентиментально, решила заключить испанского монарха в объятия.
– Брат мой, подойдите ближе, – ласково произнесла она, не решаясь переступить границу, которая – буквально! – отделяла ее от Филиппа. – Так нам будет удобнее.
Не сразу проникнувший в намерения сестры Филипп послушно сделал два шага вперед и тут же оказался в родственных объятиях.
– Оставьте, Анна, – пробормотал он сердито и резко откинул голову. – Неужели вы собираетесь целовать меня? Но это же роняет достоинство государей! Господи, как же изменила вас Франция!
И Анне Австрийской пришлось смириться, хотя она и не поняла толком, почему ее так сурово отчитали. Разве это дурно – поцеловать брата в щеку? Ведь целовала же она его, когда они оба были детьми. Или нет? А может, этот чопорный человек вообще никогда не был ребенком? И Анна горестно вздохнула, очередной раз прощаясь с прошлым.
Затем французская королева-мать и испанский король вместе зашли в просторный павильон, где их уже ожидали инфанта, дон Луис, Мазарини и еще несколько особ. Началась чинная светская беседа, которую прервало появление некоего незнакомца, попросившего разрешения войти. Разумеется, это был сгоравший от нетерпения Людовик. Поначалу все притворились, что не заметили юного короля, который нарушил приличия, ибо ему еще несколько дней нельзя было встречаться с Марией-Терезией. Но делать было нечего, и дон Луис с Мазарини разыграли настоящий спектакль.
– Если бы здесь сейчас внезапно появился наш государь, – вкрадчиво произнес кардинал, обращаясь к своему собеседнику, – я бы сказал ему: «Сир, не отходите от двери. Прикройте ее у себя за спиной и так и стойте. То, что вы хотите увидеть, отлично видно и от входа».
После этого кардинал скользнул безразличным взглядом по дверным створкам, отметил про себя, что Людовик все понял, и направился вместе с легонько улыбавшимся доном Луисом к царственным брату и сестре.
Однако Филипп вовсе не собирался проявлять такт и благоразумие.
– Какой красивый у меня зять, – довольно громко проговорил он и повернулся к Анне. – У нас с вами наверняка родятся замечательные внуки.
Инфанта, услышав эти слова, побледнела, и Анна поспешила ей на помощь.
– Успокойтесь, дитя мое. Ничего страшного не случилось. А как вам понравился этот незнакомец?
Но девушка не успела ответить своей тетке. В разговор тут же вмешался Филипп.
– Не время еще судить об этом, – заявил он и гордо вскинул подбородок.
«До чего же они заносчивы, эти испанцы! – подумал юный герцог Филипп Орлеанский, очаровательный брат Людовика. – Собью-ка я с него спесь. Никогда не поверю, что ему удастся найтись с ответом». И проказник игриво поинтересовался у Марии-Терезии:
– Сестра моя, как вам понравилась эта дверь?
Мария-Терезия залилась от смущения краской, потупилась и проговорила:
– Хорошая дверь. Красивая и, похоже, добрая.
Спустя четыре дня юная королева прощалась с родиной и отцом. Она проливала потоки слез, и Людовик не отставал от нее. Анна Австрийская попыталась утешить его.
– Молодые люди, – сказала она, – часто пребывают в дурном расположении духа, когда им подходит пора жениться, но после свадьбы их лица светлеют, а на губах появляется улыбка. Поверьте, брак готовит вам множество приятных открытий.
– Ах, Ваше Величество, – ответил венценосный циник, – я понимаю, о каких открытиях вы говорите, и полагаю, что делать их можно и без произнесения клятв перед алтарем. Впрочем, я готов надеть на себя эти оковы, только уж не взыщите – они всегда будут увиты цветочными гирляндами.
И, как известно, Людовик не покривил душой. Очаровательные женщины наперебой старались украсить цветами цепи его брака. До королевы же никому не было никакого дела.
Итак, Мария-Терезия сменила свой испанский наряд на модное французское платье и вышла пожелать отцу счастливого пути. Но Филиппа нигде не было. Оказывается, у Его Католического Величества испросил аудиенции кардинал Мазарини.
– Я счастлив, – начал итальянец, – что вы, государь, нашли время и соблаговолили сопроводить вашу дочь сюда, на границу с Францией. Я понимаю, сколь много у вас забот, и благодарю вас за честь, оказанную нашей стране.
Филипп IV раздумывал с минуту, решая, стоит ли выкладывать все карты на стол, а потом сказал:
– Неужели вы до сих пор не поняли, что я проделал бы гораздо более трудный путь, причем пешком, лишь бы так удачно выдать инфанту замуж?
И торжествующе улыбнулся, глядя на растерявшегося кардинала. Мазарини понадобилась вся его воля, чтобы не произнести вслух отвратительное ругательство. Получилось, что он так усиленно добивался того, что ему и так с радостью отдавали. Обхитрили его, провели, как мальчишку. И Мазарини с невольным уважением посмотрел на человека, которому это удалось.
Девятого июня в маленьком провинциальном городке Сен-Жан-де-Люз состоялась еще одна – на этот раз настоящая – свадьба. Короля одели в камзол из золотой парчи, а мантия Марии-Терезии была так длинна (целых пять метров), что ее середину несли принцессы Орлеанские, а конец придерживала принцесса Кариньян. Мантия эта была из пурпурного бархата, расшитого золотыми королевскими лилиями. На головке у инфанты сияла бриллиантовая корона, а к корсажу была приколота роза из бриллиантов и жемчуга. Все заметили, что невеста очень волновалась, но вид у нее был довольный, а на Людовика она поглядывала с робкой нежностью.
