Сидони-Габриель Колетт - Невинная распутница
На персиковой аллее под ногами хлюпает вода, но плоды в форме лимонов, получившие название «сосков Венеры», остались сухими и тёплыми под своей непромокаемой нарумяненной кожицей… Чтобы стряхнуть тяжёлые капли с веток, Минна засучила рукава, обнажив тоненькие руки цвета слоновой кости, подсвеченные пушком, ещё более светлым, чем её волосы; и угрюмый Антуан кусает себе губы при мысли, что мог бы поцеловать эти руки, прикоснуться губами к этому серебристому пушку…
Вот она уже присела на корточки возле красной улитки, и тонкая прядь её волос касается лужи:
– Посмотри, Антуан, какая она красная и жирная! Можно подумать, уже «надела котомку на спину»!
Насупившись, он не удостаивает улитку взглядом.
– Антуан, будь добр, переверни её: я хочу узнать, будет ли завтра хорошая погода.
– Каким образом?
– Селени меня научила: если у улиток на кончике носа земля, то это признак хорошей погоды.
– Сама и поворачивай!
– Нет, противно её трогать.
Недовольно ворча, дабы не уронить своё достоинство.
Антуан прутиком переворачивает улитку, которая начинает пускать слизь и дёргаться. Минна проявляет к ней чрезвычайный интерес.
– Скажи, а где у неё нос?
Сев на корточки рядом с кузиной, Антуан зачарованно смотрит на лодыжки Минны, хорошо видные под белой юбкой с фестонами, и взгляд его поднимается всё выше, вплоть до кружевных зубчиков маленьких панталон… Дурное животное в нём вздрагивает: он думает, что одним движением можно было бы опрокинуть Минну на влажную землю… Но девочка уже вскакивает одним прыжком:
– Быстрей, Антуан! Пойдём собирать кизил! Порозовев от возбуждения, она увлекает его на огород, блаженствующий под струями воды. Перекошенные листья капусты усеяны драгоценными капельками, тонкие веточки с едва завязавшейся спаржей опушены сверкающим инеем…
– Минна! Полосатая улитка! Посмотри: совсем как леденец.
Улитка, улитка,
Покажи мне рожки,
Покажи мне ножки!
Не покажешь, не уважишь,
Я тебя пошлю
На обед к королю!
Минна поёт старинную песенку чистым звонким голоском, затем вдруг останавливается:
– Это двойная улитка, Антуан!
– Как это двойная?
Он наклоняется и застывает в недоумении, не смея прикоснуться к двум сросшимся улиткам и взглянуть на Минну, которая уже протягивает руку.
– Не трогай, Минна! Они грязные!
– Почему грязные? Не грязнее миндаля или ореха… Это сиамские улитки!
После сильной грозы вновь наступила жестокая, едва выносимая жара, и Сухой дом опять закрыл ставни.
Как говорит Мама, ставшая ещё более скорбной в своём светлом перкалевом платье: «Жить совершенно невозможно!» Дядя Поль пытается убить время, не выходя из спальни в дневные, еле ползущие часы, а тёмная столовая, в которой гулко отдаются все звуки, как и прежде, служит убежищем для томной Минны и счастливого Антуана… Он сидит напротив кузины и вяло раскладывает карты на тринадцать кучек для пасьянса. Он с восторгом смотрит на Минну, неузнаваемую в новой причёске: волосы дерзко стянуты высоким узлом, «чтобы было прохладнее». Когда она поворачивает голову, взору открывается белый затылок, чуть синеватый, словно лилия в тени; неосязаемые прядки, выскользнувшие из узла, сплетаются с изяществом, присущим только растительному миру.
Причёсанная будто «взрослая дама», Минна держится с небрежной смелостью, оставляя далеко позади Антуана с его потугами на элегантность: белые тиковые брюки, шёлковая рубашка, высокий туго стянутый пояс… Сам того не подозревая, Антуан своим загорелым лицом, чёрными волосами и красной рубашкой до ужаса напоминает ковбоя из Нового цирка… Впервые Антуан осознаёт скудость средств, призванных произвести впечатление, и понимает, что влюблённому не дано быть красивым, если его не любят…
Минна встаёт, смешав карты:
– Хватит! Слишком жарко!
Она подходит к закрытым ставням, приникает глазом к дырочке, проточенной древесным червём, и вглядывается в зной, как будто это некий природный катаклизм:
– Если бы ты видел! Ни один листочек не шевелится… А эта кошка с кухни! Безмозглая тварь валяется на самом пекле! У неё будет солнечный удар, она уже в обмороке… Можешь мне поверить, жара просто впивается в глаз через эту дырочку в ставнях!
Она отходит от окна, махая руками, «чтобы было больше воздуха», и спрашивает:
– Ну и что же мы будем делать?
– Не знаю… Давай почитаем…
– Нет, от этого ещё жарче.
Антуан окидывает взглядом Минну, такую тоненькую в прозрачном платье:
– Тебе хорошо… Такое невесомое платье!
– Даже и оно давит! А ведь под ним ничего нет, ну почти: вот смотри…
Она берёт двумя пальцами и слегка приподнимает подол платья, будто цирковая танцовщица. Антуану бросаются в глаза носочки песочного цвета, которые почти сливаются с перламутровой кожей лодыжек, зубчатый краешек панталон над коленками… Карты, выскользнув из его дрожащих рук, веером рассыпаются по полу…
«Я не буду таким дураком, как в прошлый раз», – думает он испуганно.
Он судорожно сглатывает слюну, и ему удаётся изобразить безразличие:
– Это снизу… но тебе, наверное, жарко сверху, под корсажем?
– Корсажем? На мне только лифчик и нижняя рубашка… пощупай сам!
Она подставляет ему спину, повернув голову, выставив локти и прогнувшись. Быстрым движением он протягивает руку туда, где должны быть плоские маленькие груди… Минна, которой он едва коснулся, отпрыгивает от него с мышиным писком и начинает хохотать так, что слёзы выступают на глазах:
– Дурак! Дурак! Этого нельзя делать! Никогда не трогай под мышкой! Меня от этого просто трясёт!
Она очень возбуждена, а он раздосадован… Но каким ароматом пахнуло на него из-под влажной руки девочки! Коснуться кожи Минны в том запретном месте, что никогда нельзя увидеть днём, вывернуть белое исподнее Минны, как обрывают лепестки розы – о, не причиняя ей боли, просто чтобы посмотреть… Он силится быть нежным, ощущая в руках какую-то особую неловкость и силу…
– Не смейся так громко! – шепчет он, надвигаясь на неё.
Она постепенно приходит в себя, но всё ещё хихикает, нервно поводя плечами и утирая слёзы кончиками пальцев:
– Это всё из-за тебя! Я не могу остановиться! Прошу не делай этого больше, Антуан! Или я буду кричать!
– Не кричи! – молит он еле слышно, продолжая идти к ней.
Минна начинает отступать, прижав локти к бокам, дабы уберечься от щекотки. Вскоре она упирается спиной в дверь и выставляет вперёд руки, которые умоляют и угрожают… Антуан хватает её за тонкие боязливые запястья, разводит их в сторону и остро ощущает, как пригодилась бы ему в этот момент лишняя пара рук… Он не смеет отпустить Минну, застывшую в нерешительном молчании, и видит прямо перед собой её глаза, что зыбко колышутся, будто потревоженная водная гладь…
