Елена Арсеньева - Карта любви
Поезжай, пан Зигмунт! Юлия Аргамакова, которой ты чуть не испортил нынче вечером жизнь, не помашет вслед! На это есть крошка Аннуся. Где она, интересно, и почему не рыдает на крылечке: уезжает ее любовник, придется Аннусе поспать этой ночью в собственной постели! Поезжай, пан Зигмунт, скатертью дорога!
Юлия сорвала с постели покрывало и прыгнула под перину, поджимая колени к подбородку, чтобы скорее согреться, возбужденно перекатываясь с боку на бок. Потом она быстро взбила подушки, легла на спину, не забыв красиво уложить косы на грудь. Хотела погасить свечу, но раздумала: пусть Адам, чуть войдет, увидит ее улыбку, поймет, как она ждала его! Пусть горит свеча, ее хватит на всю ночь.
Свеча догорела почти до конца, прежде чем Юлия поняла, что Адам не придет.
* * *Не придет…
Спит небось и не мается оттого, что один в постели, хотя уж нынче-то ночью они непременно должны были спать вдвоем! Сколько сладостных картин, сколько тайных мечтаний могли бы воплотиться в явь нынче ночью! От нескромных мыслей своих Юлия так разгорелась, что все тело, все естество ее нетерпеливо жаждало утоления любовью! А он не придет! Не сбудется ее великая любовь, не проживет года и десятилетия, не суждено им с Адамом жизнь провести друг подле друга и умереть в один день! Вспомнилась Юлии княгиня Елизавета Измайлова, ее прабабка, — и слезы разочарования и обиды на жизнь так и хлынули из глаз. Ведь Елизавета и муж ее, князь Алексей, были в роду как бы знаком вечной, неугасимой любви. Перенеся множество испытаний, они сохранили пылкую страсть друг к другу и, словно в награду от небес, невянущую красоту. Родственники и знакомые, зная их лета, с ужасом воображали горе того из них, кто переживет другого. Однако Елизавета, при легком, веселом нраве своем, одарена была тайным, духовным зрением и нередко предчувствовала и предвидела будущее. И вот нынешней весною, воротясь вечером после прогулки по цветущему яблоневому саду в своем любимом имении Любавине, Елизавета взяла мужа за руку и сказала, светло глядя ему в глаза: «Ну что, пришла пора уснуть, мой милый, навечно возлюбленный?» И они с князем Алексеем, рука об руку, удалились в опочивальню. Через два часа пошли звать их к ужину — и только тут домочадцам открылся смысл слова «навечно» и значение загадочной улыбки, его сопровождавшей! Князь и княгиня лежали на постели своей, где столько раз предавались упоительной страсти, одетые в лучшие свои одежды, но так тесно прижавшись друг к другу, словно именно пылкое объятие надорвало их сердца. Голова Елизаветы покоилась на плече Алексея, и в русых, не седеющих волосах ее белели яблоневые лепестки.
Вот о каком конце могли только мечтать все любящие, и сейчас Юлия едва сдержала слезы печали оттого, что у них с Адамом этого не будет.
Неужели коварные слова Зигмунта столь крепко его уязвили, что он забыл свой долг перед девушкой, которую сманил из дома родительского и завез Бог весть куда? Ну разве Юлия поверила бы так безоглядно его словам, которым сияние звездообразных очей придавало особую неотразимость, когда б могла только помыслить, что он способен так легко отвернуться от нее?! Ведь это низко, неблагородно! Или… Или, напротив, благородно? Что, если Адам намерен отвезти ее поутру в Варшаву нетронутой, вручить отцу, точно пакет государственной важности, случайно потерянный: вот, мол, документ, никто его не вскрывал, все печати на нем целехоньки?!
Юлия вскочила с кровати и заметалась по комнате, не в силах более сдерживать ярость и кусая кружевную оторочку своего платка. До смерти хотелось сейчас разбить, порвать что-нибудь, грохнуть об пол, хотя бы сорвать со стены вот эту картину, которая всю ночь мозолила ей глаза и малейшие подробности которой она уже знала наизусть.
На ней представлен был восточный базар невольников. На помост вводили миловидную девушку с цепями на руках. По лицу ее катились слезы, а перед ней стояли двое турок, один из которых, с вожделением глядя на девушку, подавал деньги продавцу.
Юлия раздраженно топнула ногой. Ну чего она попусту льет слезки, эта изнеженная глупышка? Цепи на ее руках — ого-го, какое оружие! Если хорошенько размахнуться, ими можно сбить наземь и продавца, и покупателя, и двух мощных янычар-охранников; можно броситься вон по той тропке между мешков и тюков, попытаться убежать… Бог весть, удастся ли, но она хотя бы возьмет свою судьбу в свои руки!
Юлия замерла, будто наткнулась на стену. Верно, восточный антураж картины одел и ее мысли в цветистые восточные платья, ибо они звучали так: отчего она ждет здесь Адама, как покорная невольница — султана?! Может быть, он нейдет лишь потому, что боится ее обиды, неласкового приема, теряется в догадках, почему она убежала из гостиной?! Он ведь не знает, что Юлия подслушала их разговор с Зигмунтом — вернее, речь Зигмунта! И мучается сейчас так же, как и она. Не спит, ждет, томимый желанием… Не зря же карта судьбы гласила: «Ваш милый думает о вас!»
Тепло, легко стало на сердце, нежная улыбка взошла на уста. Как говорят на том же Востоке: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе!
В этот миг, затрещав, погасла свеча, как бы для того, чтобы Юлии не было стыдно своего отчаянного решения. И, ощупью отыскав дверь, она вышла из своей спальни — для того, чтобы через мгновение войти в другую — напротив.
4
ОБЕЩАННОЕ БЕСПУТСТВО
Там тоже не горел ночник, и, пока глаза привыкали к темноте, Юлии пришлось постоять у двери, вдыхая запах табака, и пыли, и кельнской воды, и хорошей перчаточной кожи, и еще чего-то особенного. Словом, запах мужчины… Чужого мужчины, его разгоряченного сном тела… Она по-прежнему ничего не видела: на окнах даже занавески были задернуты, наверное, чтобы не впустить тревожный лунный свет. Какая там луна! Все небо затянуто тучами, ветер ярится, и дождь стучит в окно. А здесь так тепло, так тихо… Так томно!
В углу послышался какой-то шорох, бормотанье; Юлия шарахнулась было, но тут же поняла, что это спящий повернулся на другой бок. Стало быть, кровать там… Да, ее очертания выступили из тьмы, и Юлия торопливыми, невесомыми шажками добралась до нее, постояла мгновение, глубоко вздохнув, и хоть она осторожно, чуть дыша присела, а потом прилегла с самого краешка, у нее было такое ощущение, будто бросилась она в эту роковую постель как в омут.
Юлия ожидала, что Адам вскинется с испугу — и либо набросится на нее, либо отпрянет, однако он только повернулся на спину — и снова затих, чуть склонив голову, так что его глаза, которые она чаяла и боялась увидеть, были скрыты глубокой тьмой. Сбившееся дыхание его выровнялось, и Юлия поняла, что он крепко спит.
