Виктория Холт - Три короны
– Ступай, маленькая, – вздохнул он, слегка подтолкнув ее к соседней комнате.
Когда Мария вышла, Анна закрыла дверь и снова повернулась к нему.
– Терпеть подобные гнусности – выше моих сил, – сказала она.
Яков пожал плечами.
– Обычная эпиграмма, таких много.
– Вот такие эпиграммы были бы редкостью, если бы вы своим поведением не подавали повода этим грязным щелкоперам.
– Они всегда найдут, к чему прицепиться.
– Подозреваю, на сей раз это дело рук Рочестера.
– Негодяй! Я уговорю брата вышвырнуть его из Лондона.
– Прогнать из Лондона и расстаться с его веселенькой компанией? Ах, Яков, Яков! Да он скорее прогонит тебя… чтобы избавиться от твоих скандалов и глупых выходок.
– Полагаю, меня никто не упрекнет в скандалах, какие устраивает мой брат.
– Твой брат – король. Он может содержать хоть двадцать любовниц – люди все равно будут рукоплескать ему. Тебе не позволят так же безнаказанно испытывать терпение народа. Кстати, убийство твоей любовницы – дело очень серьезное. Карл никогда не был замешен в таких вопиющих скандалах!
– Не кричи, – сказал Яков. – Слуги услышат.
– Пускай! Они услышат только то, что им уже известно!
– Я запрещаю тебе разговаривать со мной в подобном тоне. Анна расхохоталась.
– Ты? Мне? Уж не вздумал ли ты прикрывать свои бесстыдные поступки, изображая из себя могущественного герцога и строгого хозяина дома? Брось, Яков, у тебя все равно ничего не выйдет. Я не потерплю унижения, которое мне грозит из-за твоих глупых…
– Если мне не изменяет память, ты не всегда была столь ревнивой блюстительницей добродетели. Может быть, поговорим о Генри Сиднее?
– Он был обыкновенным шталмейстером, ухаживал за лошадьми.
– Точнее – за тобой.
– Ложь, клевета! Просто тебе выгодно выставлять дело в таком свете, будто у тебя неверная жена, – потому что сам ты изменял ей… сколько раз, а? Или число твоих любовниц уже невозможно подсчитать?
– Вечно ты все преувеличиваешь!
– Меня только что обвинили в убийстве. Ты собираешься что-нибудь предпринять?
– О Господи! Я же сказал – это всего лишь эпиграмма. Такие каждые день сочиняют – даже о Карле и Барбаре Кастлмейн.
– Не думаю, что их когда-либо обвиняли в убийстве.
– Слушай, ты ведь прекрасно понимаешь, что эту нелепую выдумку никто не воспримет всерьез.
– Разврат, бесчинства – ладно, При дворе все это в порядке вещей. Если человек не распутник и не повеса, так его здесь сочтут старомодным, отставшим от времени. Однако убийство даже в Лондоне еще не считается добродетелью.
– Анна, успокойся.
– После всего, что я прочитала в этом гнусном пасквиле?!
– Иначе мы не сможем как следует поговорить.
– Уж не хочешь ли ты оставить меня ненадолго, пока я не успокоюсь? Что ж, очень удачный предлог. А тем временем ты навестишь эту плутовку Чарчхилл. Ну, давай, беги к ней! Готова держать пари, она обратится к тебе с какой-нибудь новой просьбой, которую ты удовлетворишь в обмен на ее объятия.
– Не так ли поступал Сидней? Что именно он требовал от тебя?
– Ты хочешь меня оскорбить.
– А ты?
– У меня на это есть причины. Ах, как великолепно ты изображал из себя разгневанного супруга – тогда, добиваясь изгнания бедного Сиднея… Еще бы, он совершал возмутительные поступки: улыбался твоей жене, выражал сочувствие женщине, потому что она была вынуждена страдать из-за поведения супруга, изменявшего ей чуть ли не на глазах у всего двора и не обращавшего внимания на ее чувства…
Мария стояла у двери и дрожала. Она не хотела подслушивать, но отец забыл, что в комнате, куда он ее направил, имелась только одна дверь.
Она была бы очень благодарна родителям, если бы они не говорили так громко. Во время их ссоры перед ее глазами то и дело возникало плутоватое личико Елизаветы Вилльерс. Та не ошиблась. Ее отец и мать оказались замешаны в возмутительно скандальную историю.
В это было невозможно поверить. Еще совсем недавно отец смеялся вместе с ней; она сидела у него на колене, а он с удовольствием рассказывал ей о своих приключениях. Теперь отец был совсем другим человеком. Она не могла поверить, что это он, такой добрый и отзывчивый, сейчас кричал на мать. Марию поразило и встревожило открытие: вот с какой быстротой меняются люди! В непостоянстве этого мира было что-то угрожающее, заключавшее опасность для нее самой.
Она не желала знать об их ссорах; ей хотелось жить в мире, где были бы только она и сестренка Анна, где не было бы взрослых с их малопонятными и отвратительными секретами.
Она боялась, что один из них войдет в комнату и застанет ее здесь. Разумеется, они не станут ругать ее, это только друг с другом они могут быть такими жестокими и несправедливыми. Однако она чувствовала, что, увидев ее, они расстроятся – вот почему она не решалась покинуть свое убежище.
Наконец они, по-видимому, устали ссориться. Крики прекратились; Мария услышала, как открылась и закрылась дверь.
Она осторожно вышла из комнаты, огляделась – и облегченно вздохнула. В кабинете никого не было.
Мария выскользнула в коридор и на цыпочках пробралась в свои покои.
Тщательно обследовав тело Маргариты Денхем, врачи не обнаружили никаких признаков отравления. Тем не менее многие горожане продолжали утверждать, что она умерла от яда, подсыпанного в шоколад по приказу ревнивой герцогини.
Сэр Джон Денхем все так же писал стихи, нравившиеся небольшой части придворных и вызывавшие пренебрежительную усмешку у остальных. Те и другие поговаривали, что герцог Йоркский стал приобретать такую же скандальную славу, какую снискал его брат, но еще не научился столь же ловко улаживать свои делишки.
ВЕРА И СМЕРТЬ
Настало тринадцатое января – день, значивший очень многое для членов королевской семьи, а следовательно, и для всей Англии.
Стоя на коленях в кресле, Мария смотрела на мелкие хлопья снега, кружащиеся за окном. Оттуда доносились мерные удары колоколов. В городских соборах звонили по великомученику Карлу.
Мария не понимала, почему ее дедушка был объявлен мучеником; она лишь знала, что говорить о нем полагается торжественным, тихим голосом. Когда о великомученике Карле упоминали в присутствии ее отца, тот с благоговением умолкал – и она не смела задавать лишних вопросов, боясь невзначай задеть его чувства. Впрочем, ей доводилось слышать о том ужасном дне. А в Уайтхолле было даже одно место, от которого она всегда отводила глаза. Там-то и произошло событие, до сих пор отбрасывающее тень на их семью и обсуждавшееся только раз в году – вот в этот морозный январский день.
