Томас Шерри - Ночные откровения
— Моя тетя не вдовствует, сэр. Мой дядя жив.
— Да? Простите меня за ошибку. А у него тоже хрупкое здоровье, исключающее посетителей?
— Нет, он в отъезде.
— Вот оно что… Вы скучаете по нему?
— Конечно, — просияла Элиссанда. — Он душа нашего семейства.
— Я даже завидую, — вздохнул лорд Вир. — Как бы мне хотелось, чтоб когда-нибудь моя племянница тоже назвала меня душой семейства.
Именно в этот момент Элиссанда была вынуждена признать, что лорд Вир не просто идиот, но идиот в превосходной степени.
— Не сомневаюсь, ваша мечта сбудется, — выдавила она ободряющую улыбку. — Уверена, вы станете, если до сих пор не стали, замечательным дядей.
— Дорогая мисс Эджертон, у вас божественная улыбка, — захлопал ресницами маркиз.
Улыбки были ее щитом. Рубежом обороны. Но, разумеется, такой человек, как маркиз, не мог уловить этого нюанса.
Поэтому Элиссанда одарила его еще одной.
— Благодарю вас, милорд. Вы очень любезны, и мне чрезвычайно приятно принимать вас в гостях.
* * *
Наконец-то лорд Вир отвернулся и заговорил со своей второй соседкой, мисс Мельбурн. Элиссанда отпила глоток воды, чтобы успокоиться. Ее ум все еще пребывал в оцепенении, но ощущение ухнувшего вниз желудка и без размышлений было гнетущим.
— Я как раз рассматривал эту загадочную картину, мисс Эджертон, — обратился к ней лорд Фредерик, промолчавший большую часть ужина. — Никак не могу определить автора. Вы, случайно, не знаете?
Элиссанда устало посмотрела на него. Помешательство, кажется, наследственное заболевание? Однако лорд Фредерик задал вполне разумный вопрос, и как бы девушке ни хотелось забраться под одеяло, приняв лауданум, не было причин оставить его без ответа.
— Боюсь, я никогда этим не интересовалась. — Картины (а их было три на одну и ту же тему) существовали, сколько она себя помнила, и Элиссанда очень старалась их не замечать. — А каковы ваши предположения?
— Думаю, это кто-то из символистов.
— А кто такие символисты, позвольте спросить?
Поскольку символистов нельзя было рассматривать изолированно — они, хоть и отдаленно, относились к движению декадентов, которое возникло в противовес романтизму и его абсолютному единению с природой, — Элиссанда скоро усвоила, что лорд Фредерик очень хорошо разбирается в искусстве, особенно современном.
После все более абсурдных речей лорда Вира было невероятным облегчением и удовольствием вести разумный и дельный разговор. Получив примерное представление об идеях и основных мотивах символистов, Элиссанда задала лорду Фредерику вопрос:
— Так что же вы думаете о символах в этой картине?
Лорд Фредерик отложил нож и вилку.
— У нее имеется название?
— «Предательство ангела».
— Любопытно, — задумался лорд Фредерик и откинулся на спинку стула, чтобы лучше рассмотреть полотно. — Вначале я подумал, что это Ангел Смерти. Но отнимать человеческую жизнь — его предназначение, получается, это предположение не соотносится с темой предательства.
— А вы не допускаете, что погибший, возможно, заключил сделку с Ангелом Смерти, а тот ее нарушил?
— Интересная мысль. А может, человек и не догадывался, что это за ангел. Вероятно, он посчитал его одним из тех кротких созданий с арфами.
— Но разве в таком случае у него были бы не белые крылья и белое одеяние? — размышляла Элиссанда.
— Да, белые, — обхватил подбородок лорд Фредерик. — А может, ангел изменился? Если бы я писал эту тему, то показал бы момент превращения, когда крылья и одежды улетающего ангела наливаются чернотой.
«Если бы я писал…»
— Так вы художник, сэр?
Лорд Фредерик схватился за столовые приборы и наклонился над тарелкой, явно стесняясь обсуждать свои таланты живописца.
— Я люблю рисовать, но не думаю, что вправе причислить себя к художникам. Мои картины никогда не выставлялись.
«Он очень милый», — подумала Элиссанда. Лорд Фредерик не был отмечен божественной красотой своего брата, но обладал приятной внешностью и любезными манерами, не говоря уж о том, что, по сравнению с маркизом, казался гигантом мысли.
— Разве Шекспир не был поэтом до того, как опубликовал свое первое сочинение?
— Вы слишком добры, мисс Эджертон, — улыбнулся лорд Фредерик.
— А вы пишете портреты, картины на исторические темы или, может, библейские сюжеты?
— Я написал пару портретов. Но мне больше всего нравится изображать людей на природе, когда они забавляются на пикнике, гуляют или просто мечтают, — в тихом голосе слышалось смущение. — Примитивные жанровые сценки.
— Звучит замечательно, — искренне восхитилась Элиссанда. Почти всю свою жизнь она провела в этом доме, словно в заключении, поэтому те простые занятия, которые лорд Фредерик считал само собой разумеющимися, были для девушки венцом желаний. — Почла бы за честь увидеть когда-нибудь ваши работы.
— Что ж, — зарумянившаяся от солнца кожа собеседника стала еще краснее, — возможно, если вы когда-нибудь приедете в Лондон…
Эта трогательная робость еще больше расположила к нему Элиссанду. Внезапно ее осенило: лорд Фредерик вполне годится на роль мужа.
Он хоть и не маркиз, но сын и брат маркиза, а это ничем не хуже, учитывая влиятельность семьи и обширные связи.
К тому же, она могла рассчитывать на его понимание деликатной ситуации. Когда явится дядя, нет никаких сомнений, что лорд Вир покивает и согласится, что да, разумеется, леди Дуглас очень соскучилась по дому, а вот, кстати, и она, и не подсадить ли болезную в карету? Лорд Фредерик, как более проницательный человек, разгадает злобную сущность ее родственника и поможет Элиссанде устроить безопасное будущее тети Рейчел.
— О, я постараюсь, — ответила она. — Я очень постараюсь.
Глава 5
Ни одно пребывание в гостях не обходилось без того, чтобы Вир не спутал собственную комнату с чьей-то чужой. Выбор был огромен: мисс Мельбурн будет громче всех визжать, мисс Бошам громче всех хохотать, а Конрад громче всех выражать недовольство.
Само собой, он выбрал спальню хозяйки дома.
Вир уже побывал там: когда дамы после ужина перешли в гостиную, маркиз оставил джентльменов под предлогом необходимости захватить особую колумбийскую сигару и воспользовался возможностью набросать план комнат с указанием их обитателей. Но на самом деле ему требовалось хоть на минуту остаться одному. Вир простоял эту минуту в пустом коридоре, прислонившись спиной к двери своей спальни и закрыв лицо руками.
Он ничего не потерял — как можно потерять то, что на самом деле никогда не существовало? Тем не менее, он лишился всего. Маркиз не мог больше представлять свою верную спутницу прежней: мягкой, чуткой, отзывчивой. Сейчас он видел только мисс Эджертон с ее хищной красотой и фальшью, сияющей в глазах подобно тому, как солнце блестит на зубах крокодила.
