Елена Коровина - Версальская грешница
Проклятие! Соня потерла виски. Кажется, ее прадед был не слишком-то умен. И почему он не уничтожил эти листы, когда нашел среди солдатиков?! Выбросил, сжег бы, наконец! Можно было даже оповестить через газеты, что записки Помпадур, случайно найденные в России, сгорели при пожаре. Да можно было бы даже показательный пожар устроить. Чего не сделаешь ради безопасности!
Но Сонины предки сохранили записки. Почему они пошли на явный риск? Что в этих листах особенного?!
Девушка порывисто встала. До этого момента она, в сущности, не верила, что кому-то понадобятся эти дурацкие листы. Правда, она с детства интересовалась историей Помпадур, сейчас вот пишет о ней книгу. Но в ее книге не будет никаких тайн. Это же беллетризованная биография. Как раз то, что любят читатели. Кроме того, Соне хотелось бы написать роман о настоящей любви. Ведь Помпадур, простая парижанка из третьего сословия, полюбила короля и посвятила ему всю жизнь. Преодолевала болезни, танцевала на балу в полуобморочном состоянии – и все потому, что знала: король терпеть не может скучных людей, а любит тех, с кем ему весело и интересно. Да Помпадур о себе забыла во имя любви!
Так, может, в ее записках все же есть какие-то тайны? Может, стоит прочесть их повнимательнее? Но прежде надо принять меры предосторожности. Соня подошла к двери. Оба сорванных замка валялись на полу в коридоре. И как она не заметила это раньше? Придется заказывать новые замки. Надо искать деньги…
Деньги! Деньги! Вечные деньги! Вот маркиза де Помпадур тратила, не задумываясь. А Соня, сколько себя помнит, слышала одни и те же разговоры:
– У тебя есть пара сотен? – спрашивал дед у Сониного отца.
Тот пожимал плечами:
– Куда ты деваешь столько, отец? Играешь? Спускаешь на красоток? В твои годы стоит уже и поберечься бесшабашных трат!
– В твои годы тоже! – отвечал дед. – И ты ведь – не отрок!
Однажды Соня, когда ей было лет пятнадцать, не удержалась и спросила у старшего Ленорова:
– Почему вы вечно спорите о возрасте? Вот тебе, деда, сколько лет?
Иван Иванович пошевелил губами, соображая. Потом вздохнул:
– Много…
– Но сколько? – допытывалась любознательная внучка.
Дед смущенно улыбнулся:
– Не помню… Может, уже и сто лет стукнуло…
Соня фыркнула недоверчиво: горазд дед врать! Да этому статному мужчине с напомаженными, закрученными по моде усами и шестидесяти лет не дашь. Вон как сверкает глазищами – небось веселится, что разыграл внучку. Но ведь и та не лыком шита.
– Не помнишь, сколько тебе, скажи, сколько лет папе!
– Да уж, твой отец заставил себя пождать! – пустился в воспоминания дед. – Супруга моя, твоя покойная бабушка, пусть земля ей будет пухом, лет десять не могла зачать, и вдруг – сын-наследник! Жаль, что скончалась, голуба моя, рано, когда Ваня на первый курс университета поступил.
– Не сбивайся, деда! – вернулась Соня к своему вопросу. – Сколько лет папе?
– Ну… – снова пошевелил губами дед. – В датах я вечно путаюсь. У меня на цифры память слабая.
– Как же! – ехидно заметила внучка. – Именины своих пассий помнить, а как другое что, сразу забыл?
Иван Иванович вздохнул:
– Так то – любимые лапочки, последняя услада жизни. Но ты откуда знаешь? – Дед корчил «зверское лицо». – Девчонке о таких вещах знать не положено!
– Сами при мне с папой говорите! – вскликнула Соня.
– Вот результат мужского воспитания! – буркнул дед. – Сколько раз говорил Ваньке – женись! Хоть одна взрослая женщина в семье будет.
– Вот еще! – завопила Соня. – Она же мне мачехой станет! Сам женись, если надо!
– Так ведь мне лет-то сколько! Ванька помоложе будет.
– И что?! – озлилась Соня. – Для женитьбы он уже стар. Ему же, наверное, лет тридцать пять!
– Тридцать пять? Эка невидаль! – хитро ухмыльнулся дед. – Ты запомни, Соня, мы – семейство долгожителей. Только никому про это не рассказывай!
– Почему? Ни у одной девочки в нашей гимназии нет такого семейства!
– Не рассказывай! – заупрямился дед. – Я не желаю, чтобы обо мне судачили, как о старой развалине. Я еще ого-го! – И дед, лихо сверкнув глазом, подкрутил свои усы.
Ну как с таким родственничком говорить можно было? Врет напропалую и не краснеет. Хотя, конечно, хорошо бы родиться в семье долгожителей – тогда и сама Соня смогла бы прожить сто лет! И может даже – не состариться…
Да только какие долгожители?! Отец умер, когда девушке было всего 22 года! Лежал в гробу модно одетый, причесанный и молодой. Лихач-извозчик сбил его, когда он переходил мост.
Мосты в этом городе как будто созданы для лихачества. Извозчики несутся по ним с особым шиком. И если па улицах они громко кричат: «Поберегись!», то на мостах кричать не принято. Вот и погиб отец под копытами лихача. А ведь мог бы поостеречься – и года не прошло с тех пор, как под копытами коня погиб и дед Сони!..
Девушка тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Да что это с ней? Надо не вспоминать, а почитать бумаги мадам Помпадур. Может, тогда станет ясно: кому и зачем они нужны.
Девушка закрыла дверь на щеколду и, подумав, с немалым усилием придвинула ко входу комод. В крайнем случае, если воры снова полезут, им придется повозиться у двери. Соня успеет закричать и позвать дворника Степана. Но что-то подсказывало девушке, что, не найдя бумаг при таком тщательном обыске, воры решат, что дневники держат в другом месте и больше не полезут в квартиру.
Ладно… Пока главное – прочесть повнимательнее. Соня зажгла лампу и устроилась на вспоротом диване.
6
ЛИСТЫ СТАРИННЫХ РУКОПИСЕЙ
Москва, декабрьская ночь, 1875
Почерк был красивым – чисто женским, бисерным. Когда-то дед рассказывал Соне, что именно так – с росчерками и финтифлюшками – учили писать девиц парижского высшего света. Что ж, хоть Пуассоны и не принадлежали к высшему свету, более того – были выходцами из третьего сословия, они сумели дать старшей дочери Жанне Антуанетте отличное образование. Вернее, за все платил крестный отец девочки – месье де Турнем.
Отец Антуанетты – Франсуа Пуассон служил поверенным у влиятельных королевских финансистов братьев Пари. Но когда над банкирами нависла угроза расплаты за какие-то финансовые махинации, они, не моргнув глазом, свалили все на бедного Пуассона. Счастье, что ему во время удалось выехать за границу.
Но его жена Луиза Мадлен осталась одна с тремя маленькими детьми. И если бы не ее давний сердечный друг месье Норман де Турнем, неизвестно, на какие средства она бы прокормила семью. Но де Турнем не просто давал деньги. Он занялся образованием «бедных сироток» Пуассон и даже – о небеса! – хлопотал о помиловании их отца. И действительно, в 1739 году тому разрешили вернуться во Францию.
