Мэри Маргарет Кей - Индийская принцесса
Аш помог Кода Даду снова сесть в седло, обеими руками взял ладонь старика и на несколько долгих мгновений прижал ее к своему лбу, а потом отпустил и отступил в сторону, пропуская двух всадников к мосту. Лошадиные копыта громко застучали по смоленым доскам, точно барабан забил контрапунктом к реву и смеху реки. Но звук этот быстро пошел на убыль и очень скоро потонул в шуме воды.
Часовой на посту у моста широко зевнул и зажег дешевую самокрутку, купленную на местном базаре. Лошадь Аша, недовольная внезапным шипением серной спички и короткой вспышкой огня, вскинула голову, всхрапнула и прянула в сторону. Но Аш не пошевелился. Он дождался, когда два всадника благополучно достигнут противоположного берега и поднимутся по откосу, и увидел, как мужчина повыше прощально вскидывает руку, а другой придерживает лошадь и оборачивается. С такого расстояния разглядеть его лицо было невозможно, но яркий свет луны позволил увидеть знакомый наставительно-предостерегающий кивок головы. Аш улыбнулся и в ответ поднял вверх обе руки, показывая, что понял смысл жеста и принял к сведению. Кода Дад снова кивнул, на сей раз удовлетворенно, а в следующий миг отец и сын поскакали дальше. Аш провожал их взглядом, пока они не достигли поворота Пешаварской дороги и не исчезли в тени холмов.
– Так значит, вы не поехали со своими друзьями? – лениво спросил часовой.
Несколько мгновений казалось, будто Аш не услышал вопроса, но потом он повернулся и медленно проговорил:
– Нет… нет, я не могу поехать с ними…
– Афсос[5],– равнодушно посочувствовал часовой и снова зевнул.
Аш пожелал ему доброй ночи и, вскочив на норовистую лошадь, поехал обратно к дому бегумы, где собирался провести остаток ночи и большую часть следующего дня.
Наутро старая дама прислала за ним, и они проговорили более часа – вернее, говорила бегума, а Аш, отделенный от нее все тем же потрепанным древним чиком, слушал и изредка отвечал на вопросы. Остальное время он был предоставлен самому себе, обрадованный этим обстоятельством, дававшим желанную возможность спокойно поразмыслить над тем, что сказал Кода Дад по поводу Анджули. Вскоре после восхода луны Аш покинул дом бегумы, находясь в лучшем расположении духа и более умиротворенном настроении, чем когда-либо за последние много недель. Он не погонял лошадь, но проехал шестьдесят с лишним миль неспешным шагом и, переодевшись в свое платье в зарослях тростника, вернулся в гостиницу по Мурийской дороге задолго до захода луны. Температура воздуха у него в комнате была далеко за тридцать пять градусов, а панкха не работала, но он провел там весь день и на следующее утро уехал в Мури, к сосновым лесам и свежему горному ветру.
Уолли присоединился к нему днем позже, и они вдвоем добрались пешим ходом до Кашмира через Домел и Джеламское ущелье и провели там месяц, живя в палатках и охотясь в горах за Сопором. За это время Уолли отрастил недолговечную бородку, а Аш – внушительные кавалерийские усы.
То были чудесные, безмятежные дни. Погода стояла превосходная, и у них было неисчерпаемое множество предметов для разговора и обсуждения. Но хотя Аш, опять ни словом не обмолвившись о Джули, довольно подробно рассказал Уолли о своем посещении дома Фатимы-бегумы, он, как ни странно (или, наоборот, вполне естественно, если учесть его поглощенность личными проблемами), не упомянул об опасениях Кода Дада, связанных с тревожной обстановкой по другую сторону границы. Он просто забыл, потому что не придал особого значения словам старика: на границе всегда неспокойно, а дела Афганистана интересовали его гораздо меньше, чем свои собственные.
В середине июля погода испортилась, и после трех дней проливного дождя и непроглядного тумана на горном склоне Аш и Уолли спешно отступили к Шринагару, где разбили палатки в чинаровой роще рядом с городом и подготовились к обратному путешествию на тонге по проселочным дорогам – перспектива долгого пешего похода под нескончаемым ливнем нисколько не прельщала.
После терпкого, напоенного хвойным ароматом горного воздуха Шринагарская долина показалась неприятно жаркой, душной и сырой. Сам город представлял собой неряшливое скопление ветхих деревянных домишек, искрещенное грязными улочками и узкими каналами, которые воняли, как открытые сточные канавы, и зачастую таковыми являлись. Но озеро Дал сверкало белоснежными лотосами и пестрело сине-зелено-золотым мельтешением бесчисленных зимородков и пчелоедов, и Аш с Уолли купались, бездельничали, объедались вишнями, персиками, тутовыми ягодами и дынями, которыми славилась долина, и гуляли в Шалимаре и Нишате – восхитительных садах, разбитых на берегу Дала могольским императором Джихангиром, сыном великого Акбара.
Однако слишком скоро (как любое приятное время) беззаботные, золотые от солнца дни подошли к концу, и друзья потащились в громыхающей тонге по проселочной дороге к Барамуллаху, расположенному при входе в долину, а оттуда двинулись в горы, под проливной дождь, проехали по широким скалистым ущельям и сосновым лесам, по улочкам горных деревушек и по тропам, представлявшим собой всего лишь узкие выступы, вырубленные на склонах, которые почти отвесно спускались с высоты трехсот футов к вздувшейся реке Джелам, с ревом несущей свои вспененные бурные воды.
Они нисколько не огорчились, снова вернувшись в Мури и получив возможность отоспаться в сухих и удобных постелях. Мури тоже окутывала пелена тумана и проливного дождя. Но по мере дальнейшего тряского путешествия по петляющей горной дороге облака постепенно редели и воздух становился все теплее, и задолго до того, как они достигли равнин, снова установилась нещадная жара.
Махду уже вернулся из отпуска, проведенного в родной деревне Мансере под Абботабадом, и чувствовал себя, по его словам, хорошо отдохнувшим и полным сил. Но хотя внешне он почти не изменился, было ясно: долгое путешествие в Бхитхор и стремительное возвращение оттуда в самый разгар жары не прошли для него бесследно и он, как и Кода Дад, начинает чувствовать возраст. Он привез с собой молодого родственника – добродушного долговязого шестнадцатилетнего парня с изрытым оспою лицом, который отзывался на имя Кадера и, по словам Махду, обещал со временем стать хорошим поваром.
– Раз уж мне надо взять ученика, так лучше пусть это будет мой родич, чем какой-нибудь мальчишка, которому нельзя доверить даже вскипятить воду, не говоря уже о том, чтобы приготовить бара-хана!
В бунгало стоял затхлый запах плесени и светильного масла и всепобеждающий аромат цветов – мали (садовник) поставил во все свободные кувшины пышные букеты ноготков и цинний, – а на столике в прихожей лежала куча писем, главным образом из Англии, адресованных Уолли. Но два из них, написанные не по-английски, пришли на имя Аша, и оба были отправлены более шести недель назад и содержали описание торжеств и празднеств, сопровождавших церемонию возведения на престол нового махараджи Каридкота. Одно было от Кака-джи, другое от Мулраджа, и оба корреспондента снова благодарили Аша за «услуги, оказанные махарадже и княжеству», а также передавали приветы от Джхоти, который, похоже, пребывал в хорошем настроении и добром здравии и спрашивал, когда сахиб сможет посетить Каридкот. Но если не считать слов признательности за «оказанные услуги», в письмах ни словом не упоминалось о Бхитхоре.
