Осип Назарук - Роксолана
«Казаки! Казаки!» – встрепенулось что-то в ее душе. Всей силой своего молодого зрения Настуся впилась в дикую степь. И заметила далеко, бесконечно далеко – какие-то фигуры беззвучно, словно тени, крались по направлению к лагерю пленников. Не походили они на татар. Она чувствовала это всем своим сердцем. Благодарность и гордость за них затеплились в недрах ее души. Заметила и конные разъезды – казацкие, точно казацкие! Вскочила на черной маже, простерла руки, словно к иконе чудотворной. Но раскаленный воздух так дрожал и плавился, что у коней казачьих… не было ног. В самом деле: казаки ехали верхом, но ног у коней не было и в помине…
Поняла Настуся, что это был обманчивый призрак степной пустыни, из тех, что часто морочат путников в Диком Поле.
Упала на дно мажи…
Отвернула личико от тканей, на которых прежде лежала, и соленые жемчужинки посыпались из ее глаз. Пустая надежда! Попробовала унять скорбь, да так и не смогла.
А тем временем далеко, в Галицкой земле, в Рогатине, немощная мать Настуси, охваченная тяжким горем, на миг задремала у постели раненого отца. И приснился ей в этот полдень удивительно яркий сон.
Снилось матери, что Настуся, ее единственная дочь, идет Черным шляхом килиимским и Диким Полем ордынским… Идет в своем легком белом свадебном платье… а зеленый веночек потеряла где-то в степи. Идет мимо коней-бакематов, идет под бичами диких татар… Идет среди степной жары по бездорожью… а пот соленый заливает ей глаза, стекает по губам… И вот уже блекнет личико девичье, и темнеют глаза, синие, как вода… И алая кровь струится по ее ножкам на жесткие корни, падает каплями на степную сон-траву…
Стряхнула с себя Настусина матушка этот сон и отправилась в церковку Святого Духа со своей неизбывной болью. И там всей душой вверила свою бедную Настусю под покровительство Матери Божьей.
И в тот же самый час далеко от нее, на Черном шляхе килиимском, на Диком Поле ордынском, Настуся сердцем почуяла материнскую кручину. Следы ее в доме глазами целовала, тоску в себе душила. Но не смогла задушить.
И рыдания сотрясли ее, как внезапный порыв ветра молодую яблоньку в саду над Липой, что рядом с церковкой Святого Духа… И только выплакавшись, обратилась к Богу и успокоилась.
8На одном из привалов заприметила Настуся какое-то беспокойство среди татарской стражи. Предводители отряда то и дело собирались на совет, препирались между собой, слали куда-то гонцов. Вечером костров не разводили, хоть полон был уже далеко в степи. Судя по всему, татары чувствовали какую-то опасность.
От этой мысли радостно заблестели глаза Настуси, а сердце загорелось надеждой. Надеждой на свободу.
С наступлением ночи она никак не могла заснуть. И весь лагерь тоже не спал – что-то носилось в воздухе. Задремала только после полуночи, когда Косари[36] уже высоко поднялись в небе.
Неизвестно, сколько длилась эта дремота. Разбудили Настусю неистовые крики и топот конских копыт. Татарские шатры на противоположном конце лагеря ярко пылали. В отблесках пламени можно было разглядеть несколько небольших казацких ватаг, которые отважно ворвались в татарский лагерь. Настуся узнала казаков по лицам и шапкам, да еще по чубам тех, кто в суматохе боя остался без шапки. Сердце забилось так, что, казалось, грудь вот-вот разорвется.
Среди пленных началась суета. Да и казаки наседали как раз на ту часть лагеря, где держали полон. Они уже добрались до мужской стоянки, и часть мужчин присоединилась к ним. Отчетливо слышались возгласы на родном языке: «Режь, бей басурман!»
И показалось ей, что среди пленных промелькнула фигура ее Степана, который теснил татар с люшней[37] в руках. Сердце Настуси затрепетало, как птичка в клетке. Уже виделось ей, как возвращается она домой, как снова продолжается прерванная ее свадьба и сбываются слова цыганки-ворожеи, что будет у нее две свадьбы и всего один муж.
Весь женский полон с тревогой следил за ходом борьбы. Пленные девчата и женщины сидели затаившись, как перепуганные птицы, над которыми вьются коршуны. И лишь время от времени то одна, то другая, из тех что посмелее, вскакивали и, словно ведомые инстинктом, вырывались в степь, скрываясь во мраке в том направлении, откуда появились казаки. Настуся же могла только с горечью смотреть на свою израненную ногу.
Татары отчаянно сопротивлялись. И особенно яростно обороняли они ту часть лагеря, в которой держали женский полон.
Внезапно Настусино сердце замерло. Казаки дрогнули и начали отступать… Она еще не понимала, что происходит. Невыразимая боль и скорбь стиснули ее грудь, словно клещами. Неужели ей не видать свободы? Неужели Степан покинет ее?
Казаки и с ними часть пленников были уже за пределами лагеря. Отходили поспешно, хотя татары не преследовали их. Настуся не могла понять, в чем причина того, что случилось.
И лишь спустя некоторое время, когда казацкие ватаги уже были едва различимы в зареве догорающих шатров и повозок, увидела, что издали приближается большой татарский чамбул.
Только теперь большинство татарской стражи лагеря бросилось в погоню за беглецами.
Как черные змеи, заметались по степи татарские разъезды. Но казаков уже нигде не было видно.
«Да хранит их Господь!» – произнесла Настуся и только собралась помолиться за беглецов, как ее отвлекли нечеловеческие крики. Это оставшаяся в лагере часть татарской стражи добивала раненых казаков, выколов им глаза и страшно надругавшись.
Так посреди украинского Дикого Поля завершился один из тех бесчисленных и страшных эпизодов ночной резни, в которых от начала веков никто никому не давал пощады. А окровавленные степи Запорожья снова спокойно обретали очертания в предутренней мгле, такие же свежие и девственные, словно их только что сотворила дивная рука Господня.
Глубоко и искренне верующую Настусю мучил вопрос: почему еще за несколько дней Бог предупредил ее, показав образы казачьих разъездов, которые степное марево перенесло за многие мили, – но не дал ей свободы? Она размышляла над этим и не находила ответа.
И еще одно мучило ее: почему дети той земли, из которой она родом, покорно шли в неволю, хоть и были выше ростом и сильнее татар? Почему не они гонят татар в рабство, а татары – их?
9С восходом солнца караван снова двинулся в путь. Свист нагаек и крики пленников, полные боли, не умолкали. Только женский полон не били. Наоборот, теперь женщинам стали давать приемлемую пищу: ячменную, просяную или гречневую кашу, приправленную конским салом.
