Алисса Джонсон - Ловушка для повесы
— Я как раз размышлял, смогу ли увидеть вас сегодня, — пробормотал он.
Слишком поздно она осознала, что ей следовало не гадать, увидит ли она его нынче, а тревожиться о том, что лучше сказать ему при встрече.
Потому что теперь она смогла лишь выговорить, точнее, пролепетать:
— Доброе утро.
А ведь он действительно был первым мужчиной, с которым она поцеловалась, и у нее должно было бы найтись гораздо более красноречивое приветствие.
Коннор подвинулся на скамейке, освобождая ей место рядом с собой.
— Не присядете ли рядом?
Ей не стоило это делать. Действительно не стоило. Однако она села, как садится бабочка на яркий цветок.
— Вас не было на завтраке.
Тоже не бог весть какое красноречивое замечание, но гораздо лучшее, чем первая ее попытка.
— Я рано встал. — Коннор повернул голову на звук смеха, доносившийся из глубины сада. — Почему вы одна?
Аделаида пожала плечами с якобы небрежной беззаботностью.
— Не особенно люблю толпу. Я предпочитаю тишину.
— Должен ли я предоставить вас вашим раздумьям?
— Нет. Одиночества я тоже не люблю. — Тут ей пришло в голову, что он подыскивает вежливый предлог, чтобы избавиться от ее общества. — А может быть, вам хочется остаться одному? Я не хотела бы навязываться...
Коннор поднял голову, его полные губы изогнулись в легкой ухмылке.
— Мы вновь возвращаемся к взаимному смущению?
— Я не это имела в виду. — Аделаида смахнула с юбки воображаемую пушинку. — Не знаю, почему должна так себя чувствовать.
На самом деле она прекрасно это понимала. Она целовалась с ним. Такой поступок должен был бы заставить покраснеть любую приличную молодую леди.
А она уселась рядом с ним и начала легкую болтовню, словно они двое были старыми знакомыми и просто убивали время. Одним словом, это было очень неловко.
— Если хотите, я мог бы раздобыть и принести сюда стаканчик виски, — предложил он. — Или кочергу.
Аделаида оставила в покое юбку, подняла глаза и рассмеялась. Каким облегчением было услышать, как непринужденно он говорит об их прошлой встрече! Просто подшучивая над ее злосчастной маской... Признавать очевидное было гораздо легче, чем суетиться вокруг случившегося.
— В этом нет необходимости, — чопорно откликнулась она. — Благодарю вас.
— Вы уверены? Вы были на редкость самоуверенны вчера, проглотив немного виски и с оружием в руках.
— Поверить не могу, что вела себя так плохо. — Аделаида бросила на него укоризненный взгляд, в котором, впрочем, не было особого напора. — И не могу поверить, что вы столь дерзки, что напоминаете мне об этом.
— Мне понравилось, как плохо вы себя вели. — Его губы дернулись в лукавой ухмылке. — И мне понравилось быть дерзким наглецом.
А вот это замечание, решила она, было слишком самоуверенным. Но, Боже, эта его улыбка!.. Она могла соблазнить любую женщину, ввести ее в искушение. Аделаида посмотрела в сторону дома.
— Я должна идти. Мне не следовало...
— Мне не следовало вас поддразнивать, — мягко прервал он ее. — Я прошу прощения.
Она настороженно посмотрела на него.
— Если я останусь, вы обещаете вести себя, как джентльмен?
— Даю вам свое слово... наглеца. — Коннор снова улыбнулся, но в этой улыбке не было порочности, только обезоруживающая детскость, от которой ее напряжение растаяло. — Расскажите мне, что вы делали вчера вечером после того, как мы расстались. Было ваше опоздание замечено?
— Нет. — Аделаида заколебалась, не уверенная, хочет ли во всем признаться. — Я не пошла на бал. Моя сестра принесла хозяйке мои извинения.
— Ваша сестра Изабелла?
Она кивнула и ухватилась за шанс перевести разговор на безопасную тему:
— Да, Изабелла. — Аделаида усмехнулась. — Она всегда предпочитает, чтобы ее называли полным именем. Считает необходимым подчеркивать это.
— Аделаида, Изабелла и Вольфганг — необычный набор имен.
Аделаида невольно вздрогнула при упоминании имени брата. Обстоятельства жизни Вольфганга были широко известны, но она надеялась, что Коннор был с ними не знаком.
— Моя матушка родом из Пруссии, — объяснила она, преодолевая смущение. — А ее мать была итальянкой.
— Но лучшее в вас из Британии.
Аделаида улыбнулась:
— Отцу нравилось так считать. Он любил подчеркивать это, но лишь для того, чтобы поддразнить матушку.
Выражение его лица и интонация стали почти бесстрастными.
— Они не ладили друг с другом?
— Очень даже ладили, — уверила она его. — Просто им нравилось подшучивать друг над другом. Вот и все.
— Это частый способ выразить привязанность. — Коннор закинул руку за спину и, сорвав ярко-желтый цветок, протянул ей. — А это другой.
Польщенная Аделаида потянулась за ним.
— Спасибо.
Однако Коннор отвел руку так, чтобы она не могла дотянуться.
— Вы знаете, что это такое?
— Да. Это гелениум, привезенный из Америки.
Она также знала, что его еще называют чихательной травкой, но не стала об этом упоминать.
— А есть у вас любимый?
— Цветок? — Она покачала головой. — Нет. Хотя, пожалуй, я неравнодушна к макам.
— К макам? Я запомню и куплю вам дюжину.
При этих словах Аделаида покраснела от удовольствия. Она никогда не получала от джентльмена цветы, даже от сэра Роберта.
— Вы не можете. Я имею в виду купить.
— Все можно купить.
— Но они так недолговечны. Они вянут, уже когда вы их срезаете. — Для Аделаиды в этом была их привлекательность. Маки нельзя было укротить в вазе или затерять в букете. — Им нужно радоваться в саду. Любоваться такими, какие они есть.
Коннор вертел цветок в длинных изящных пальцах.
— А этот долго простоит?
— Какое-то время. Без должного питания все постепенно вянет.
— Значит, до тех пор.
Он протянул ей цветок.
Их пальцы соприкоснулись на стебле, и Аделаида вспомнила, как эти пальцы скользили по ее щеке. Она вспыхнула при этом воспоминании и потянула цветок к себе с силой большей, чем намеревалась.
— Изабелла рисует их! — выпалила она прежде, чем вспомнила, что Изабелла ничего больше не рисует, потому что у них давно нет денег на рисовальные принадлежности. — У нее необыкновенный талант к этому. Мой отец говаривал, что, ухаживая за садом, я создаю красоту на сезон, а сестра, рисуя, улавливает и сохраняет сущность красоты для вечности. Он был безнадежно поэтичен.
Теперь Аделаида радовалась, что осталась. Ей было приятно сидеть с ним рядом и вести интересную беседу. Она позабыла, какое это удовольствие.
Находясь с сэром Робертом, она только слушала. Точнее, пыталась слушать. Барон был не то чтобы зануден, но слишком предсказуем и излишне многословен. Он вечно распространялся о своих недавних приобретениях для конюшни, о последних покупках у портного и, наконец, о последних услышанных сплетнях, обычно касавшихся людей, о которых Аделаида ничего не знала и которых никогда не встречала. Если ей везло, он разнообразил эту рутину жалобами на своих слуг. Ее вклад в разговоры ограничивался восклицаниями вроде «О Боже!» или «О да!», или «Какая жалость!», вставляемыми в подходящие паузы.
