Барбара Картленд - Безжалостный распутник
— Как знать, вдруг вы ошибаетесь, — возразил ей Роттингем. — Много лет назад, когда я был маленьким мальчиком, у меня была собака. Мне подарили ее еще щенком, и я сам ее вырастил. Собаку звали Джуди, и я любил ее больше всего на свете. — Немного помолчав, он продолжил свой рассказ: — Джуди всегда бегала за мной следом, даже спала на моей кровати. Когда я учил уроки, она сидела у моих ног, если я отправлялся на верховую прогулку, то она всегда сопровождала моего пони.
Граф вновь сделал паузу.
Юная незнакомка внимательно слушала его и даже подняла голову. Теперь он мог видеть, какое у нее красивое точеное лицо. Девушка смотрела на свою лошадь, и граф отметил про себя, что у нее прекрасная белая кожа и огромные глаза с длинными пышными ресницами, в которых застыли слезы.
А еще она была очень бледна. Графу она напомнила бесплотную стремительную тень — этакое призрачное, бестелесное создание, призрак, пришедший откуда-то из чащи леса, дух, являющийся частью земли, гор, деревьев и зеленой листвы.
— Как вдруг, — продолжил он свой рассказ, — однажды вечером я узнал, что на следующее утро мне предстоит уехать в Лондон. О Джуди никто не упоминал, и я решил, что конечно же смогу взять ее с собой. Мы никогда не расставались, и я не мог представить себе жизни без нее. Лишь когда меня подвели к ожидавшей возле дома карете, мне сказали, что Джуди со мной не поедет.
— Как это жестоко! — воскликнула незнакомка.
— Мне даже не дали толком попрощаться с ней, — продолжил Роттингем. — Меня буквально оторвали от нее. Когда я обнял мою Джуди, мое детское сердце разрывалось от страха: что будет с ней, когда я уеду?
— И что же случилось… с ней? — полюбопытствовала девушка.
— Не знаю, не знаю, — глухо пробормотал граф.
— Вы хотите сказать, что больше никогда ее не видели?
— Я не только больше ее не видел, но никогда больше не слышал о ней, — ответил он.
— Ужас! Как жестоко с вами обошлись! Кошмар! — воскликнула девушка и после короткой паузы добавила: — Тогда вам… понятны мои чувства… к Меркурию.
— Да, понятны, — подтвердил Роттингем.
Повисла новая пауза, первой ее нарушила незнакомка.
— Я даже не знаю, что хуже: представлять себе ужасные вещи, не спать ночами, думая о том, как там бедная Джуди, или же точно знать, что с Меркурием жестоко обращаются, что его бьют, может, даже заставляют возить почтовые дилижансы с тяжелой поклажей?
— Вы напрасно мучаете себя! — успокоил граф. — Скорее всего, его купит какой-нибудь достойный джентльмен. На вашем коне будет кататься добрая леди. Возможно, он попадет в конюшню к кому-то, кто хорошо разбирается в лошадях.
— Но как… я могу быть в этом уверена? — произнесла девушка сдавленным шепотом.
— Знаете, если вы будете ожидать худшего, то это не поможет ни вам, ни Меркурию, — сказал граф. — Это слабость, если не сказать больше — трусость.
Его собеседница ответила не сразу.
— Пожалуй,… вы правы. Я поступила неправильно, когда пала духом и думала только о себе.
Маме наверняка было бы за меня стыдно.
— А как вас зовут? — поинтересовался Роттингем.
— Сиринга, — ответила девушка почти равнодушно, как будто не задумываясь над его вопросом. — Мой отец — сэр Хью Мелтон, и мы живем в деревне, в барском доме. — Она вновь умолкла, как будто о чем-то задумалась, потом неожиданно поднялась на ноги. — Знаете, я хочу вам кое-что показать. Вы помогли мне понять, как глупо я себя вела. Мне не следовало плакать. Мне нужно было молиться за Меркурия… или не стоит?
— Вы думаете, это поможет? — спросил граф. — Я знаю, что поможет, — ответила Сиринга.
Она по-прежнему смотрела не на него, а в сторону. Пройдя через поляну, она подошла к ее левому краю.
— Оставайся на месте, Меркурий! — услышал граф, когда она прошла мимо него, а в следующий миг он увидел, что девушка решительным шагом направилась в лес. Удивленный, он последовал за ней.
Расстояние оказалось небольшим. Вскоре деревья расступились, и он понял, что они стоят на краю обрыва. Простиравшееся внизу пространство зеленых лесов и лугов уходило далеко-далеко, к самому горизонту.
Роттингем вспомнил, что знает это место. В детстве конюх приводил его сюда, когда они совершали верховые прогулки.
— Отсюда, — заговорила Сиринга, — вам виден безлюдный мир, где нет ни дорог, ни человеческого жилья. Вообще-то они конечно же есть, да только не видны. Мама мне рассказывала, что вид, который отсюда открывается, похож на нашу жизнь, он уходит в вечность, и мы лишь выбираем в ней свой путь.
Произнеся эти слова, девушка села на плоский камень на краю отвесного утеса. Лишенный всякой растительности, он резко обрывался вниз.
Граф застыл рядом с ней, устремив взгляд вдаль. Он прекрасно понимал, что она имела в виду, и в душе был полностью согласен с ней. Это действительно безлюдный мир.
Мир деревьев, на которых распускаются почки, мир первозданной красоты, сливающийся на горизонте с туманной синевой неба.
— Маме было бы стыдно за меня, — тихо проговорила Сиринга. — Я вела себя как трусиха. Теперь, когда вы показали мне, что я была неправа, я попытаюсь думать о том, как отправлюсь в путешествие по безлюдному миру, чтобы найти в жизни правильный путь.
— А как же ваш Меркурий? — спросил граф.
— Я буду за него молиться, — ответила девушка. — Молиться о том, чтобы он нашел добрых и заботливых хозяев. Таких, которые будут любить его столь же сильно, как люблю его я. Буду молиться за него каждую минуту, прямо с этого момента и до субботы.
— Вот увидите, ваши молитвы не останутся без ответа, мисс Мелтон.
— Вы вправду так думаете?
Сиринга повернулась к нему лицом, и граф впервые смог как следует его разглядеть. Он не ожидал, что это лицо окажется столь красивым и утонченным.
Нет, девушку трудно было назвать красавицей в привычном смысле этого слова, и все же ее отличала удивительная прелесть. Граф подумал, что она прекрасна.
Ее глаза еще не просохли от слез и на маленьком личике казались просто огромными. Это было лицо, одухотворенное юной красотой, лицо, которое невозможно назвать просто хорошеньким.
Теперь он понял, почему не смог определить цвет ее волос: они подобно воде отражали свет, не имея своего собственного определенного цвета. Глаза ее были такими же — серыми, которые по временам кажутся то зелеными, то золотистыми. Губы свежие, сочные, чувственные.
Глядя на нее, граф подумал о том, что раньше как-то не задумывался о том, как много женщина способна выразить глазами или одним движением губ.
Сиринга сидела, глядя на него снизу вверх, поскольку сам он продолжал стоять. Граф снял цилиндр, и его широкие плечи, красивое загорелое лицо, как обычно, отмеченное легкой печатью цинизма, казались четко прорисованными на фоне яркого голубого неба.
