Герман Воук - Марджори в поисках пути
Закончив говорить о ее бедах, мы каким-то образом перешли к ее отношению к религии. Она регулярно ходит в синагогу и активно участвует в деятельности еврейской общины города; все это занимает большую часть ее времени. Ее муж тоже активист общины. Похоже было, что они строго соблюдают предписания иудаизма; у Марджори на кухне я увидел раздельную посуду для молочных и мясных блюд, и все прочее. Я попытался выяснить, во что она верит на самом деле (к этому времени мы уже выпили вполне достаточно для того, чтобы подобный вопрос не выглядел нескромным). Она всячески уклонялась от ответа на него. Она сказала, будто исследователи религии напоминают ей любопытных детей с часами. Они могут разобрать религию на части, чтобы посмотреть, что же там внутри тикает, но не способны собрать все части вместе. Я мягко предположил, что, возможно, прошло то время, когда религия значила что-нибудь даже для любого образованного человека. Это несколько вывело ее из себя, и она сказала, что до сих пор религия очень много значит для большого числа людей; и что ее родители вряд ли смогли бы перенести смерть Сета, если бы не их опора на религию; и что она не уверена, смогли бы они с Милтоном сохранить семью, если бы не их религия. В этот момент я постарался, может быть, чересчур жестко, прояснить все моменты. Я сказал:
— Ну что ж, Мардж, может, это лишь доказывает силу мечты.
Вспыхнув, она ответила — и голос ее звучал, как в былые дни, живо и трепещуще:
— Но кто из нас не мечтает, Уолли? Может, ты?
В это время на берегу начался фейерверк, над заливом стали вспыхивать зеленые, золотые и красные огни. Мы на какое-то время замолчали и только смотрели на это зрелище. А зрелище было великолепное, вечер стоял ясный, с луной на небе, а для празднования Дня независимости, было похоже, не скупились на расходы. В небо взлетали ракеты, «римские свечи», «бураки»; они взрывались там, окрашивая мир во все цвета радуги и оглушая своими разрывами каждую секунду, а на прощание последняя ракета залила небеса ослепительно белым и превратила ночь в день. Потом снова вернулась темнота, в которой я стоял рядом со своей первой любовью, а ее семья возвращалась домой. Поэтому я вошел в дом и вызвал по телефону такси.
Когда мы сидели на террасе, поджидая такси, я, поняв, что другого момента больше не будет, спросил:
— Ладно, думаю, вместе с седыми волосами к тебе пришла и терпимость. Пятнадцать лет назад ты ушла со свидания только потому, что я опоздал на двенадцать минут. Я думаю, ты должна объяснить мне это и извиниться. Как ты знаешь, я еще не получил ни того, ни другого.
Как я и ожидал, она непонимающе посмотрела на меня. Я напомнил ей, что она позвонила мне тогда по телефону и предложила встретиться в холле гостиницы «Сент-Мориц», чтобы потом пообедать у Рампельмайера.
Ее лицо прояснилось, она вспомнила и с кокетливой усмешкой, довольно курьезно смотрящейся в обрамлении седых волос, но до сих пор не лишенной притягательности, сказала:
— Боже мой, ну и память у тебя, Уолли. Это же случилось целое столетие назад. Насколько помню, я подумала, что ты просто забыл про наше свидание, вот и все. Кажется, я просто пошла и пообедала в одиночку.
Я рассказал ей, как ждал этого свидания, как, готовясь к этому свиданию из всех свиданий, четыре раза менял галстук и в конце концов выскочил на минутку в магазин, чтобы купить новый, так как все старые мне не нравились. Ее глаза расширились и округлились, а на устах появилась какая-то очень странная улыбка.
— Боже мой, так вот почему ты тогда опоздал? Потому что покупал новый галстук?
— Чтобы произвести впечатление на мою прекрасную леди, — сказал я, — я вышел купить новый галстук, Марджори. Но почему ты позвонила мне? Почему ты хотела пообедать со мной?
Она как-то странно засмеялась, медленно обвела взглядом дом, деревья, поляну, залив, как будто выходя из транса.
— Кто знает, Уолли? Это же было пятнадцать лет назад! Возможно, я хотела попросить у тебя контрамарку для моих родных или что-то еще.
Я закурил и оперся на перила. Она поднялась из кресла, подошла ко мне и бесстрастно поцеловала в губы.
— Это за то, что ты пошел покупать новый галстук, просто чтобы понравиться мне. Извини, что я тебя не дождалась тогда. Не помню уже почему, но думаю, это было очень глупо с моей стороны.
Голос ее был голосом прежней Марджори Моргенштерн, а ее поцелуй почему-то даже испугал меня, но не взволновал.
Вот так и закончилась наша историческая встреча. Через пару секунд с шоссе послышался гудок такси. И только теперь она перешла к тому, ради чего так долго занимала меня, потчуя коктейлями. Она оказалась председательницей женской секции при местном муниципалитете. Так вот, не могу ли я прийти и выступить на их ежегодном торжественном ужине? Ее девочки уже сколько времени теребят ее, чтобы она написала мне и пригласила, но она никак не могла набраться смелости сделать это. А теперь она выпила уже вполне достаточно, чтобы решиться просить меня. Итак, что я скажу на это? Разумеется, я согласился. Честно говоря, я и на самом деле был не против. Через месяц или около того должен был открыться театральный сезон, и было бы очень неплохо, если бы ее девицы начали судачить обо мне в таком престижном пригороде Нью-Йорка, как Мамаронек. Такого рода публика раскупает большую часть билетов на дневные представления. Хотя я и прикинулся, что соглашаюсь только ради Марджори, имело это смысл или нет. Такие вот дела. Круг замкнулся. Хотя замкнулся ли он на самом деле? Загадка разрешена. Но существовала ли эта загадка? Когда я пишу эти строки, я чувствую себя несколько не по себе. Я думал, что мне хватит страницы, чтобы рассказать всю эту историю.
И я совершенно недоволен собой. Мне не удалось выразить все, что я хотел, и даже не удалось показать, что значила для меня эта встреча.
А дело вот в чем. Тот триумф, который я обещал самому себе пятнадцать лет назад, все-таки состоялся. Я так явственно вспоминаю, как грезил наяву о том, что представлюсь Марджори в качестве удачливого драматурга, а она будет тогда просто одной из многих зажиточных домохозяек в богатом пригороде. Так оно и случилось, и это отнюдь не оказалось триумфом. Именно это я и пытался объяснить. Женщина, над которой я хотел восторжествовать, исчезла, вот в чем загвоздка. Я не могу перенести мой успех на пятнадцать лет назад и швырнуть его в лицо Марджори Моргенштерн, красивой и ускользавшей от меня девушки, по которой я так сходил с ума. И какое удовлетворение от превосходства над добродушной и безмятежно спокойной седой матроной, в которую она превратилась? Да и то сказать, такой успех чересчур мелок даже для того бедного начинающего писателя с претензиями, кто двадцать лет назад был маленьким Уолли в кабаре «Южный ветер». Все слишком поздно. Он уже тоже не существует.
