Сьюзен Зонтаг - Любовница вулкана
Он стал мне как сын, и его благополучие и душевный покой значат для меня больше, чем мои собственные, потому что, должен признать, в последние пять лет мне было нелегко, мир, в котором я чувствовал себя как дома, очень сильно изменился. Старые обычаи выброшены на свалку. Новые сантименты, я их не понимаю и могу лишь презирать, так как, увы, на самом деле слишком хорошо их понимаю, ибо я вовсе не утерял здравости рассудка, всегда мне присущей. Для других я — дурак. Она заслуживает наказания — это из-за нее люди считают меня дураком. Дайте воды… Да слышат ли они меня? Я их слышу прекрасно.
* * *В голове прояснилось. Сон освежил меня. Я больше не слышу Толо и жены, хотя по-прежнему их ощущаю. Их одежды. Не будь так холодно, я чувствовал бы себя вполне комфортно. На вершине вулкана всегда было очень холодно, даже при умопомрачительной жаре внизу. Не понимаю, почему даже послушные не хотели пойти со мной на вулкан, чего они боялись. Я так и не смог уговорить Чарльза, и Катерина была чересчур хрупкой. А Плиний — чересчур тучным. Как неосмотрительно позволить себе располнеть, хотя сам я, возможно, стал слишком уж худым. Надо было настоять на том, чтобы они пошли со мной, это приносит такую радость, особенно во время извержения. Я бы бесстрашно шел сам, а их проводники тянули бы на ремнях. Каждый должен побывать на вулкане и своими глазами убедиться, что монстр безобиден. Я так и чувствую его горячее серное дыхание. И неприятный запах жареных каштанов. Нет, это, должно быть, кофе, но если я попрошу ложечку кофе, они, подозреваю, откажут мне, станут говорить, что кофе помешает мне заснуть. Мне теперь и свет мешает заснуть. Поток оранжево-красного света. Чтобы заманить этих домоседов, этих неженок, на вершину, придется пообещать им за мучения музыкальную ассамблею. Катерина будет играть на рояле, а она, та, что больше меня не любит, будет петь. Правь, Британия. А я буду играть на виолончели, человек не забывает навыков, полученных в юности. Но прежде нужно позаботиться, чтобы воздвигли стены, — нужно защититься от ветра, у меня в голове очень сильный ветер, нельзя, чтобы он вырвался и перевернул Катеринин рояль. И когда мы будем защищены, когда мы будем защищены, Толо сжимает мою руку, al fresco,[29] вот удивительно, всё здесь, всё несут в сильных руках, на сильных спинах, вверх по склонам горы. Все собрались в одном месте. Я вижу, многие из гостей рассматривают мои картины и вазы. А некоторым интересны образцы вулканических пород. А ты что обо всем этом думаешь, Джек? Джек бросает на меня взгляд, который я не могу назвать иначе как заговорщицким, Джек склоняет голову над своим маленьким красным члеником, что-то шепчет мне. Несчастья — тяжкая ноша, но возвышенный дух способен все вынести, однако, если опора падает и погребает человека под обломками, одиночество безгранично. В высшей степени удивительное создание. Он так хорошо меня понимает. Я напишу в Королевское общество, это главная научная академия в Европе, и я — ее почетный член. Стойкость, терпение, спокойствие и смирение. И мерцание. Холодный затхлый запах. Мофетта. О, осторожно. В бесстрашии можно зайти слишком далеко. Джек прыгнул за камень. Проследите, чтобы маленький негодяй не подошел чересчур близко к кратеру. Я должен его спасти. Вот он. Сидит у меня на груди. Я чувствую его тяжесть, чувствую вонь его звериного кишечника. Больше не буду вдыхать через нос. А когда уйдут гости, лягу в постель, потому что, если человек сильно устал, ему разрешается отдохнуть, не только пожилым можно отдыхать после утомительных занятий. Трудно дышать. Всегда находились силы на то, что доставляло удовольствие. И чем сильнее я уставал, тем более живым себя чувствовал. Я потому так слаб, что слишком долго лежу в постели. Оттого, что я антиквар, я не стал старым. Наоборот, то, что я любил, помогало сохранять молодость. А самым интересным всегда было то необыкновенное время, в которое я жил. Мне очень не нравится, что теперь обо мне говорят. Друзья, понимавшие меня, умерли. Даже они считали меня чудаком, хотя, пожалуй, чудачества во мне было недостаточно. Но человек моего положения не должен оправдываться, как обыкновенный писатель, и я каждый день вижу счастливые результаты своих усилий по улучшению общественного вкуса и образовательного уровня в комнате. Я хотел сказать другое. Не в комнате. У современников. Качка, как на корабле. Адмирал. Восхитительный. Я всегда знал, чем восхищался и что хотел донести до окружающих. Я знал, что могу увлечь их своими рассказами. Свет белый. Они уважали мои суждения. Благодаря своим занятиям я стал заметен, и поэтому мне не обязательно открывать глаза. От меня ожидали чего-то необыкновенного. Только необыкновенное оставляет длительное впечатление. Но потом они научились смеяться надо мной. Вкусы непостоянны, как женщина. Они еще здесь? Мою голову баюкают женские руки. Жена, я полагаю. Как уютно. Да, о том, что меня прославило. Признание может быть недолговечно, но я пользовался значительным влиянием. Надо бы приложить ладонь ко рту, воздух уходит из головы. Жена, конечно, из самых лучших побуждений, держит меня чересчур крепко. Воздух вырывается изо рта. Дайте-ка, я попробую снова его набрать. Тогда я смогу его удержать. Маленькими глоточками. Вот так. Я имел счастье жить в одно время и пользоваться дружбой и уважением столь многих великих людей, я могу гордиться той ролью, которую играл, отдавая все силы ревностному служению во имя. Воздуха. Нет, влияния. Пока еще во рту. Бьюсь об заклад, меня будут помнить. Но, как учит история, имя человека не всегда остается в памяти людей благодаря тем свершениям, которые он считал достойными того, чтобы о них помнить. Человек отдает всего себя какому-то делу, заслуг, истинных заслуг, становится все больше, но потом, увы, с его именем связывается какая-то история, и вот оно уже у всех на слуху, на устах, и, в конце концов, кроме имени, люди больше ничего не помнят. Такова судьба Плиния-старшего. Теперь я выпущу часть воздуха. Плиний, ни минуты не потративший напрасно, никогда не прекращавший изучать, собирать факты, написавший сотню книг, что бы он подумал, если бы узнал, что все его труды окажутся забыты, поглощены, похоронены, воздух еще выходит, что все его знания ничто, потому что, сметая, опрокидывая, погребая под собой эти тяжко доставшиеся старые знания, вперед несутся знания новые. Хватит выдыхать. Что его будут помнить только по одной истории, по его печальному финалу. Что его имя будет упоминаться только в связи с Везувием. Теперь я опять вберу немного воздуха. Думаю, он был бы изрядно разочарован. Слишком мало вернулось воздуха, я выпустил чересчур много, но придется удовольствоваться и этим. Что же, что же, если человеку суждено жить в памяти народной благодаря только одному событию его жизни, единственному событию долгой, насыщенной жизни, то, полагаю, возможна и более печальная судьба, чем остаться в веках самой знаменитой жертвой вулкана. Мне повезло больше. Вулкан не сделал мне ничего плохого. Он не только не наказал меня за преданность, но принес много радости. На этот раз я больше не буду выпускать воздух изо рта. У меня была счастливая жизнь. И я хотел бы, чтобы меня помнили благодаря вулкану.
