Виктория Холт - Власть без славы
Казни продолжались. Это уже никого не удивляло. И лишь когда на костер шел человек широко известный, смерть мученика эхом отзывалась по всей стране.
Так было с Кранмером.
В свою бытность архиепископом Кентерберийским он сыграл решающую роль в реформах моего отца. Сейчас от него решили избавиться.
Кранмер был человеком умным, образованным, но не отличался мужеством… пока не настал его смертный час. Примирение с Римом было для него катастрофой – ведь не кто иной, как Кранмер, помог Генриху VIII стать Главой церкви.
Я была приятно удивлена, когда он написал декларацию о повиновении новым церковным установлениям. Этого было вполне достаточно, чтобы спасти себе жизнь. Я пообещала помилование всем, кто примет истинную веру. Но что касается Кранмера, то Совет отверг мои доводы в его защиту, сославшись на политическую сторону вопроса, – Кранмер занимал высокое положение и был слишком влиятелен среди еретиков.
И снова я мысленно звала Филипа, хотя в глубине души понимала, что он точно встал бы на сторону Совета.
Кранмер подписал даже не один, а два документа. В первом он признавал Папу Главой церкви, во втором – подтверждал свое беспрекословное подчинение королеве и ее законам, восстановившим примат Рима.
И тем не менее недруги Кранмера приговорили его к сожжению на костре.
В последние минуты жизни Кранмер нашел в себе силы умереть достойно. Прикованный цепями к столбу, он громко покаялся в малодушии и поклялся, что остался верным протестантству.
Зажгли факелы, заполыхал хворост, и, когда языки пламени уже лизали его тело, Кранмер, подняв правую руку, воскликнул:
– Пусть первой сгорит в огне эта рука, написавшая то, с чем сердце мое несогласно!
Так и стоял он с поднятой рукой, охваченный пламенем.
По всей стране говорили о Кранмере как о мученике за веру. Люди пребывали в страхе перед угрозой инквизиции, моля Бога избавить Англию от грозящего кошмара. Скрытый гнев готов был вырваться наружу.
Я исполнила волю Божию, но потеряла любовь народа.
Утешения ждать было не от кого – Реджинальд болел, и жить ему оставалось недолго. Филип все откладывал свой приезд.
* * *Я писала ему: «Меня окружают враги. Корона в опасности. Ты мне нужен». На что он неизменно отвечал: «Не отпускают дела».
Император отрекся от престола в его пользу. Этим можно было объяснить его отсутствие окружающим. Себе же трудно было лгать.
Он никогда меня не любил. Я сознательно себя обманывала, чувствуя, что он лишь исполняет свой супружеский долг, но мне страшно было посмотреть правде в глаза.
Пылающие костры приводили меня в ужас, однако и тут я находила оправдание: еретиков ждет адский огонь, а потому лучше наказать нескольких, чем ждать, пока ересь охватит всю страну.
Я стала много времени уделять благотворительности – ездила к беднякам, привозила им еду и деньги. Беседы с простолюдинами приносили некоторое облегчение. Но по ночам я по-прежнему слышала крики мучеников и вдыхала едкий запах костров.
Кранмер, Ридли, Хупер, Латимер… Смогу ли я забыть их? Среди казненных были и мои друзья. Это я послала их на костер! Нет, не я, а судьи. Если бы решение зависело от меня, я бы их простила. Но вина так или иначе лежала на мне.
Единственными близкими мне людьми были Сьюзан и Джейн. Из всех придворных дам Джейн Дормер я любила как сестру. К тому же нас объединяла общая печаль. Она была обручена с графом Фериа, ближайшим другом Филипа, и мы обе ждали конца затянувшейся разлуки.
Наступил день моего сорокалетия. Скоро я совсем состарюсь и не смогу рожать, думала я, в глубине души все еще лелея последнюю надежду.
Филип написал, что должен поехать на коронацию во Фландрию, поскольку становится полноправным правителем и этой страны.
Злые языки поспешили рассказать, что в Брюсселе он не отказывал себе в удовольствиях. Мне было трудно в это поверить, зная его сдержанность.
Сьюзан и Джейн молчали, когда я начинала их убеждать, что у Филипа прибавилось дел и потому он не приезжает.
Я не ведала покоя. Реджинальд не мог помочь мне советом. Он был очень болен и, кроме того, при всем своем уме плохо разбирался в житейских делах.
Хоть я и старалась убедить себя, что казни необходимы, что еретиков ждет вечный огонь, если они не раскаются, легче от этого не становилось. До моих ушей доходили рассказы о том, как мучились несчастные, прежде чем умереть, – часто хворост и дрова были сырыми, и пытка продолжалась несколько часов. Я думала о Кранмере, Ридли, Хупере и Латимере. Но было немало мучеников и из среды простых неграмотных людей. Я многое узнала во время своих визитов к беднякам, когда приходила к ним, переодетая в простое платье. Посылать на смерть бедных, невежественных людей?!
Если бы Филип был здесь… Но ведь он поддерживал инквизицию в Испании и, кто знает, не хотел ли распространить ее и на Англию?! С его приездом преследования могли только ужесточиться…
Что же делать?
И я послала верного человека во Фландрию, чтобы выяснить, правда ли все то, что болтают о Филипе.
Одновременно я направила посланника к императору, надеясь получить мудрый совет – как быть, если еретики в глазах народа становятся невинными мучениками и, следовательно, казни не приводят к желаемым результатам. Смертная казнь всегда казалась мне крайней мерой, просила я передать – не лучше ли действовать убеждением? Я также просила Карла принять во внимание разницу в традициях и характере испанского и английского народов: англичане – даже убежденные католики – не одобряли сожжения протестантов.
Как же я была наивна! Как могло мне прийти в голову искать сочувствия у императора, приказавшего обезглавить и сжечь тридцать тысяч еретиков во Фландрии! А Филип? Какое ему дело до сотни-другой англичан, тогда как в Испании еретиков сжигали тысячами!
Нет, напрасно я лелеяла надежду на то, что ко мне прислушаются. Император, Филип, да и многие члены Совета относились ко мне свысока: чего можно ждать от женщины, не слишком здоровой и не в меру эмоциональной? Править страной, по их мнению, должен мужчина, сильной рукой.
Я уже готова была с этим согласиться. Но хотелось услышать мнение самого Филипа. Однако он не спешил возвращаться.
Он снова написал, что приедет, как только справится с новыми обязанностями. Обязанностями развлекаться с придворными дамами в Брюсселе?
Мне передали, что сказал Рэй Гомес да Сильва английскому послу в Испании: «Придворный астролог предсказал, что по приезде в Англию Филипа убьют». В моей памяти еще свежи были воспоминания, как испанцев грабили и избивали на улицах Лондона. Что ж, понятно желание короля прислушаться к мнению своего астролога.
