Сьюзен Джонсон - Леди ангел
Анджела издала тихий стон. Щекочущее прикосновение крохотных побрякушек к трепетной плоти доставляло ей утонченное наслаждение.
Кит еще раз притронулся к колокольчикам, и пульс наслаждения участился. Ее тело сотрясалось от знакомых требовательных толчков.
— С Рождеством, — прошептал он. Ее ресницы вспорхнули, и в глазах зажегся манящий огонь.
— Ты — мой лучший рождественский подарок, — прошептала она в ответ.
— А ты — мой. — Склонившись, Кит приник к ее губам и продолжал целовать Анджелу до тех пор, пока она не почувствовала, что становится бестелесной. — Будь добра, — проговорил он, отстранившись, — подойди к зеркалу, пока я раздеваюсь. Посмотрим, понравится ли тебе их звук.
— Чуть позже, — проворковала она, — после… Однако он, невзирая на мольбы, поднял ее с кровати и поставил лицом к большому зеркалу. Все ее движения сопровождались пленительным серебряным перезвоном.
— Иди, — тихо, но властно приказал Кит. Оглянувшись на него, Анджела игриво прощебетала:
— Смотри же, разденься к тому времени, когда я вернусь. Сегодня вечером терпение не входит в число моих добродетелей.
— Как будто это качество было присуще тебе раньше, — иронично ухмыльнулся Кит, вытаскивая рубашку из брюк. — Не беспокойся, я не задержусь, — успокоил он ее. — Иди же.
Она пошла по комнате, и колокольчики снова зазвенели — томно, возбуждающе, призывно, будто сознательно привлекая внимание к красоте и страсти этой женщины, я влажному средоточию ее желания. К наслаждению, затаившемуся в ожидании между ее ног.
Несколько секунд Анджела стояла перед зеркалом, пытаясь разглядеть в своем отражении хоть что-нибудь, что говорило бы о существовании необычного украшения, которое заставил ее надеть Кит. Но нет, ничто в матово-бледном, обольстительном облике не выдавало тайны спрятанных колоколь-чиков. Сейчас, когда она неподвижно замерла на месте, никто и не догадался бы, какая жажда сжигает ее изнутри, как всесильна ее страсть, как горит и пульсирует ее плоть, все больше распаляясь от маленьких золотых зажимов.
— Так ты идешь? — спросил Кит. Его голос приобрел зовущий, бархатный оттенок.
Она обернулась, и это движение тут же отозвалось в ее ушах сладострастным тонким звоном.
— До чего же сладок этот звук, — с наслаждением проговорил Кит. — Можно ли считать его сигналом твоей готовности? Что касается меня, то я давно уже готов. — Он лениво раскинулся на кровати — обнаженный, дьявольски красивый, с вставшим на дыбы горячим скакуном, говорящим о крайней степени возбуждения. Его зеленые глаза горели бесстыдным огнем вожделения. — Иди ко мне.
Перезвон колокольчиков сопровождал ее на пути к возлюбленному, алчно взирающему на нее со своего ложа. Буквально пробежав последние несколько метров, Анджела упала в раскрытые объятия Кита, который тут же навалился сверху, обуреваемый диким желанием, и мгновенно вошел в нее. В этот момент они не хотели ничего, кроме друг друга.
А крохотные колокольчики аккомпанировали им, создавая неповторимую мелодию желания, томления, страсти и сладкой, сочной любви.
Так начались рождественские праздники.
Это Рождество выдалось на редкость щедрым на празднества, веселье и подарки. Слуги, фермеры-арендаторы и прочий сельский люд принимали в увеселениях самое действенное участие, а потому Истон буквально бурлил всевозможными вечеринками, на которых было место всем — от грудных младенцев до стариков. Подарки раздавались направо-налево, и в этом Анджеле помогали Фитц и Мэй. В огромном зале яблоку негде было упасть — дом, который, казалось, уменьшился в размерах из-за огромной наряженной елки, был полон гостей и многочисленных слуг. Служба в часовне в ночь на Рождество была исполнена старомодного очарования. Сельские ребятишки старательно исполняли рождественские гимны, и директриса средней школы, которая дирижировала хором, прямо-таки светилась от гордости за своих юных воспитанников.
Потом был праздничный ужин. Анджела и Кит, восседавшие во главе стола, уделили каждому гостю без исключения максимум внимания. И каждый чувствовал, что именно ему предназначено тепло и внимание хозяев. Детям по случаю праздника было позволено сидеть вместе с взрослыми, и они, сияя от счастья, перемигивались и улыбались друг другу через стол. Наконец Кит, сам весело подмигнув своей избраннице, встал и поднял бокал.
— За наше первое Рождество и, верю, не последнее! — провозгласил он тост, широко улыбнувшись и бросив на Анджелу влюбленный взгляд. — За радость, счастье и любовь!
Следующим поднялся Хазард.
— За семью! — коротко сказал американец, обведя взглядом компанию и встретившись в конце концов глазами с красавицей-женой. — И за семейное счастье, — добавил он после небольшой паузы, вспомнив о том, сколько радостей принесло им обоим супружество.
И тогда уже встали все, чтобы приветствовать поднятыми бокалами с вином наступившее Рождество. Дети радовались и ликовали больше взрослых. Застольные церемонии приводили их в неописуемый восторг.
Это было самое лучшее Рождество из всех, которые были в жизни Анджелы.
Ночь перед свадьбой по традиции принадлежала мужчинам, которые собрались в Стоун-хаусе на «холостяцкую» вечеринку, чтобы устроить Киту проводы честь по чести.
— Только без женщин, — заранее предупредил всех виновник торжества. — Кстати, мне придется оставить вас довольно рано. Но вы не обращайте внимания, это не должно послужить помехой вашей попойке, — предупредил он, не желая, чтобы из-за его невесты, изнывающей в постели в ожидании жениха, страдала мужская компания.
Однако вопреки всем строгим наказам Кита относительно женщин Трей и Этьен все же умудрились притащить в Стоун-хаус танцовщиц. И в этом им помогли Карсонс и Сазерленд. Посовещавшись, заговорщики пришли к выводу: без представительниц прекрасного пола холостяцкая вечеринка — никакая не вечеринка, а поминки.
Вечером, когда перед собравшимися невесть откуда появились полуодетые девицы в сопровождении музыкантов, Кит, не в силах сдержать улыбку, повернулся к Трею:
— Несомненно, это твоя работа.
— Всего лишь для придания колорита нашей вечеринке, — широко улыбнулся Трей в ответ, — египетские танцовщицы.
Впрочем, в его словах почти не было лукавства. Всех собравшихся мужчин действительно интересовали танцы. И в этом проявилось разительное отличие тех, кто сидел за столом в Стоун-хаусе, от любого другого сборища богатых господ. В отличие от большинства своих современников, для которых двуличие было нормой жизни, а внебрачные связи считались чуть ли не священным правом, эти мужчины были беззаветно преданы своим женам. А потому они искренне аплодировали редкому мастерству, таланту и красоте исполнительниц экзотических танцев, но вместе с тем твердо отклоняли заманчивые предложения более близкого знакомства.
