Тереза Медейрос - Озорница
«Не нужна я никому, никому не нужна, — шумело в голове. — Он произнес когда-то: „Я сказал, что ты мне не нравишься, но никогда не говорил, что не люблю тебя…“ Что же делать? Ведь он убил моего отца. А еще было: „Я вернусь за тобой, клянусь“. Так что же делать? Верить и любить или забыть, забыться… забыться навсегда».
Эмили раскачивалась из стороны в сторону, мотала головой и до боли кусала губы. Раздирали душу противоречивые мысли и эмоции, в мозгу рождались странные видения. Дорин протягивала ведро с углем, злобно улыбалась, поддразнивала. Тонкие губы Николаса складывались в презрительную усмешку. Из моря выходил Джастин, на бронзовой коже сверкали капли воды, длинные темные волосы трепал сильный ветер. Высокий отец неуклюже сгибался, чтобы встать на колени перед дочерью, застегнуть пуговицы, оправить пальто и собрать ее на прогулку по первому снегу.
Картинки возникали и пропадали, а на смену приходило иное видение. Маленькая девочка пускалась в танец по темной комнате и вдруг, остановившись, заглядывала Эмили в лицо. Во взоре ребенка читалось сострадание, девочка явно не могла понять, почему люди причиняют друг другу невыносимую боль.
Внезапно Эмили поняла: это она сама, такой она могла бы стать, если бы отец не погиб от пули, выпущенной ее любовником. Да, именно такой она могла вырасти: доверчивой, любящей, твердо убежденной, что жизнь прекрасна и мир населен исключительно добрыми и отзывчивыми людьми. И она бы выросла и стала девушкой, а со временем дождалась бы человека, умного и красивого, как отец, и он бы полюбил ее, и они были бы счастливы.
Именно этого ребенка Джастин одарил своей любовью, а потом нанес смертельную рану, утаив жестокую правду. Сложись ее жизнь иначе, Эмили могла бы ему все простить, но позади у нее годы одиночества, она выросла в условиях, когда каждый новый день нес с собой испытание на прочность, мучение и пытку, когда нужно было бороться и доказывать свое право на самостоятельность, выстоять и сохранить чувство собственного достоинства. Сейчас внутри бушевала буря, грозившая разметать, разнести в клочья любовь.
Эмили протянула руку, чтобы коснуться лучезарного личика девочки, но та отпрянула и растворилась в темноте.
32
«Если ты когда-нибудь задумаешься над прошлым, хотелось бы надеяться, что не будешь судить меня слишком строго…»
На следующий день после завтрака в дверь комнаты Эмили постучал Пенфелд и несколько напыщенно объявил:
— Их светлость просят вас почтить своим присутствием его кабинет.
«Что у него с голосом? — подумала Эмили. — Вконец охрип, бедняга, как будто с перепоя. Или у меня просто воображение разыгралось?»
— Передай их светлости, что я незамедлительно откликнусь на его призыв, — в тон слуге ответила девушка.
Одеваясь, она решила выглянуть во двор и убедилась, что под ее окном по-прежнему слоняется один из слуг, которого Эмили приметила еще до завтрака. Сейчас он стоял перед розовым кустом, изучая голые ветки с таким вниманием, словно решил посвятить этому занятию всю оставшуюся жизнь. Девушка взяла с умывальника тазик, до краев наполненный горячей водой, и выплеснула на голову ничего не подозревающего соглядатая.
— Черт побери! Что за напасть? — заорал слуга, отплевываясь и отряхиваясь, как мокрый пес.
— Привет, Джейсон, — вежливо поздоровалась Эмили. — Прости, пожалуйста. Никак не ожидала, что кто-то окажется под моим окном.
Паренек вскинул глаза, и при виде Эмили веснушчатое лицо его расплылось в застенчивой улыбке.
— Да все в порядке, мисс Эмили, — засмущался он. — Мне велели осмотреть розовые кусты на предмет…
— Ищешь жучков-вредителей? — подсказала Эмили.
— Ага, точно, их самых, — с готовностью согласился паренек. — Говорят, в этом году пропасть вредителей.
— Ну, что ж, тебе остается возблагодарить небо, что я не додумалась вылить наружу содержимое ночного горшка, — сказала Эмили равнодушным тоном и поспешила закрыть окно.
Спустя некоторое время она снова выглянула в окошко и с удовлетворением отметила, что совершенно мокрый Джейсон, с одежды которого ручьями стекала вода, образовав небольшую лужицу под ногами, теперь занял позицию на почтительном расстоянии от стены дома, но глаз с ее окна не спускает.
Открыв дверь, Эмили обнаружила, что Пенфелд покорно дожидается ее выхода.
— Я провожу вас, мисс, — коротко объяснил он свое необычное поведение.
— Вижу, нынче тюремщикам новую форму выдают, — мимоходом заметила девушка, щелкнув пальцем по накрахмаленному воротничку слуги.
Однако Пенфелд не поддался на провокацию и проводил Эмили до кабинета в полном молчании. Девушка вошла маршевым шагом и застыла по стойке «смирно» перед массивным письменным столом. Джастин равнодушно посмотрел на нее поверх очков для чтения и вновь углубился в бумаги, раздраженно черкая пером.
— Надеюсь, после нашего вчерашнего разговора тебе стало ясно, почему я не мог рассказать тебе всей правды значительно раньше, какими мотивами при этом руководствовался? — спросил герцог, не поднимая головы. Перо скользило по плотным белым листам, скрепленным в матерчатой папке.
— Мне все предельно ясно. Ты предпочел остаться в Новой Зеландии для того, чтобы заняться самобичеванием. Насколько я понимаю, ты испытываешь некое наслаждение, терзаясь чувством собственной вины, предаваясь самоуничижению и при этом жалея самого себя. Спешу довести до твоего сведения, что не считаю себя вправе лишать тебя этих маленьких удовольствий. Каждому свое.
Перо натужно заскрипело и воткнулось в бумагу, Джастин поднял глаза и внутренне содрогнулся. Перед ним стояла новая Эмили. На ней было знакомое кремовое шерстяное платье и привычные ленточки, вплетенные в каштановые кудри, но выглядела она по-иному. Плечи расправлены, голова гордо вздернута, стальной блеск во взоре.
С нарочитой медлительностью Джастин отложил перо и отчеканил:
— Я прекрасно осознаю, что не вправе просить тебя о чем бы то ни было, но в данном случае, увы, без твоей помощи мне не обойтись.
— Может, чего починить? — участливо поинтересовалась Эмили, наклонившись над столом. — Небось дырка в рубашке? Прикажете зашить? Или что заштопать?
Герцог взвился над столом, грохнул кулаком и, казалось, готов был уже закатить пощечину девушке, но быстро взял себя в руки и продолжил беседу язвительным тоном:
— Спасибо, чинить ничего не надо. Требуются иного рода услуги. К слову сказать, у бича, который я использую для самобичевания, слишком короткая ручка. Впрочем, не беда. На роль бича вполне подойдет твой длинный ядовитый язык, судя по тому, с каким удовольствием ты пытаешься меня отхлестать.
