Якоб Ланг - Наложница фараона
В маленьком внутреннем дворе Раббани Андреас увидел ее новый ковер. Здесь все было, на этом совсем небольшом пространстве, — круглились голубые и синие волны; сложно, странно и плавно переплетались ветви; расцветали цветы и повисали плоды; поднимались стволы, взлетали голуби и звезды; маленькое красное было драгоценным камнем, цветком розы и живым сердцем нежным… И все стремилось, устремлялось к самой середине, к сердцевине… Там замер на голубой синей выгнутой легко волне серебряный кораблик легким контуром. Как будто и плыл и не плыл. И над корабликом — в голубом воздушном маленьком просвете — маленький мальчик — фигурка в короткой красной рубашечке, в коричневых чулочках — головка без черт лица, черноволосая, с челкой. Он поднял вверх распрямленные по-детски ручки, раскрытыми ладошками — вверх. И пестро выкрашенный, большой игрушечный петух бережно замер над этими детскими раскрытыми ладошками — предвестник светлой розовой зари и детски веселого солнца… Андреас узнал себя маленького, такого, каким он когда-то в первый раз пришел в дом Раббани. Это был портрет души.
Долго Андреас молчал. Затем спросил настороженно и беззащитно:
— Откуда вы знаете о моем кораблике? Отец мне его подарил; он серебряный, для пряностей, но я просто играл с ним, как с игрушкой…
— Я не знала, клянусь вам! — она заволновалась.
— Я верю, — сказал он тихо. — Не клянитесь.
И снова стал молча глядеть на ковер.
Она почувствовала, что какие-то сомнения, колебания смущают Андреаса; и стала, тоже смущенная, взволнованно говорить, пояснять…
— Это все означает, что жизнь устроена с видимой сложностью; а на самом деле — просто, но красиво и трудно. Вы одиноки, но вы в самой сердцевине бытия; все сходится, стремится к вам… — Андреас ничего не говорил. — Я хотела бы показать эту работу людям, — сказала она, — мне кажется, они поймут…
— Вы свободны и можете сделать, как вам захочется, — сказал он очень мягко.
И вдруг она поняла, что он не хочет, чтобы она показывала людям этот ковер…
— Если свободна, значит, нет, — сказала она, радуясь тому, что может исполнить его желание. — Я больше не хочу, я никому не покажу этот ковер…
— Благодарю вас, — произнес он этим отчетливо-напевным и мягким мужским голосом…
Ах, как он был прав; не надо было, чтобы люди видели его чистую светлую душу такой совсем открытой…
* * *В дни иудейского праздника Пурим Андреас приходил в дом Раббани в оба праздничных дня, как настоящий гость. Он надел новую рубашку, которую мать недавно сшила ему, и безрукавную куртку, которую обычно редко надевал.
Пурим — праздник чудесного спасения. Положено читать мегилат Эстир — пергаментный свиток с изложением легенды о чудесном спасении иудеев от гнева Амана, советника древнего персидского царя Ахашвероша. По указанию своего родственника, мудреца Мордехая, царская наложница Эстир решилась войти к Ахашверошу и рассказать ему о кознях Амана против иудеев.
Но Раббани воспринимал праздник просто как возможность вкусно поесть и быть веселым как бы с полным правом… И Андреас таким восприятием проникся и тоже развеселился.
Сафия обычно не любила домашних дел. Но на этот раз она готовила еду, мыла и прибирала в доме с удовольствием. Как молодой девушке, ей хотелось принять любимого дорогого гостя в красиво прибранных чистых комнатах и вкусно угостить его. Она думала, что в ее возрасте все это, пожалуй, смешно. Смеялась тихонько и все равно тихонько пела: «Расчесывала косу девушка у окна», и радовалась своим внезапно проворным движениям. Она приготовила все вкусное, но не как принято было здесь, а как готовили к праздникам в Иберии, на родине ее бабки. Подала на стол рыбу, яйца с луком, сладкие печенья — «дезаюнос»; ореховые ядрышки с медом, сладкие булочки с ореховой начинкой.
Она надела красивое голубое платье, распустила волосы и заколола у висков красивыми позолоченными заколками.
Андреас, приодетый, шел к дому сапожника. Мальчишки колотили в деревянные колотушки и трещали деревянными трещотками. Мужчины прикрывали лица бородатыми и длинноволосыми масками из пестрых тканей. Женщины были в желтом и красном, и украшения золотые и серебряные на них ярко блестели. Все было — вспышка разноцветного шума в сером воздухе города…
После еды Андреас и Сафия сели играть в шахматы. За едой мужчины пили вино. В Пурим надо было пить и веселиться.
— Теперь я выиграю, — сказала Сафия, легко смеясь, — я ведь не пила.
Они уже играли прежде, но всегда выигрывал Андреас. И на этот раз он ее легко обыграл, потому что она сильно любила его и не могла хорошо обдумывать ходы, играя с ним; и еще потому что он лучше играл, чем она.
Раббани сел за столом так, чтобы видеть, как они играют. Он сидел, ощерив большие редкие темные зубы, и смотрел то на Андреаса, то на дочь, а больше — на шахматную доску, этим своим мальчишески острым взглядом. Сафия засмеялась и сказала, что больше не хочет играть. Андреас тоже смеялся. Как-то было легко и весело. Но тут Раббани предложил Андреасу сыграть с ним. Андреас согласился. В чертах Раббани сильно обозначились резкость и сосредоточенность. Он знал, что Андреас играет очень хорошо, прежде ему не случалось играть с Андреасом. Они сели и началась у них серьезная игра. Сафии хотелось бы поговорить с Андреасом о чем-нибудь легком и веселом, и теперь она даже намного подосадовала на отца. Но постепенно увлеклась и внимательно следила за их игрой. Андреас подолгу обдумывал ходы; Гирш ставил фигуры деревянные легко, быстро переставлял, словно заранее все обдумал и решил. Андреас не смог выиграть, получилась ничья. Андреас сразу предложил сыграть еще. На этот раз он проиграл. Видно было, что это его огорчило, но он пытался скрыть свое огорчение. Раббани выглядел спокойным и замкнутым. Они втроем повели разговор о пустяках. Но Андреасу было тяжело; он пожаловался на головную боль и ушел.
Сафия сама не понимала, почему она не сердится на отца, ведь это из-за него так огорчился Андреас. Но почему-то на отца она не сердилась. Всю ночь она не спала от тоски и тревоги. Она боялась, не станет ли Андреасу хуже от этой головной боли. Вдруг ему уже сейчас плохо? И некому помочь, только старая мать с ним. Она готова была утром идти к нему; она знала, где он живет. Но она боялась, что его мать дурно истолкует ее приход; а она уже любила его мать; так трепетно думала о ней, ведь он от нее родился.
Но на второй день праздника Андреас пришел уже утром. Сафия только-только успела одеться. Поставила еду на стол. Андреас ел быстро и сразу сказал Гиршу Раббани, что снова хочет с ним играть. Сапожник кивнул. Они сели и закончили игру только к обеду. Андреас выиграл. Он откинулся на спинку простого деревянного, расшатанного за многие годы стула и пытался изо всех сил, как-то по-детски, не показать свою радость. Но у него не получалось. Вдруг обрадовались все. Сафия радостно заметила, что и отец рад. Пообедали очень весело. Потом пошли на улицу и гуляли среди празднично одетых, веселых людей. Никто не удивлялся тому, что они вышли втроем, никто ни о чем плохом не спрашивал. Так хорошо провели праздник.
