Паулина Гейдж - Дворец наслаждений
Мои мысли уносились не в прошлое, где я испытала столько горя и отчаяния. Я думала о будущем, о Камене и Тахуру, о том, как мы все втроем будем жить в небольшой усадьбе в окружении садов и цветов; у нас будут мощеные дорожки и пруд, заросший розовыми и белыми лотосами. У нас будет белая лодочка с ярко-желтым парусом. Иногда мы будем садиться в нее и плыть в Асват, чтобы навестить Паари и дедушку и бабушку Камена, но чаще мы будем просто плавать в лодочке по Нилу, любуясь алым закатом, и смотреть на ширококрылых белых цапель и ибисов, важно стоящих в зарослях тростника у берега.
У нас будут соседи, милые и славные люди, с которыми мы будем отмечать разные праздники. Мы будем приглашать их к себе, усаживать на подушки, а потом все вместе будем пить вино и угощаться замечательными кушаньями, которые приготовила наша кухарка, и болтать о всякой всячине. Возможно, царевич Рамзес, который к этому времени перестанет быть наследником и получит титул «Могучий Бык», как-нибудь заедет к нам, вызвав тем самым пересуды и зависть соседей. К нам будут приезжать Мен и Шесира, и мы с мачехой Камена будем рассказывать друг другу разные смешные истории, которые случались с нашим общим сыном, а Камен тем временем будет перебрасываться шутками со своими сестрами.
Я снова буду заниматься медициной, но не слишком много, поскольку придется находить время и на работу с управляющим поместья, ведь у меня будут скот и пахотные земли. Кроме того, появятся внуки, ребятишки с тонкими, как у Тахуру, чертами лица и умным взглядом, как у Камена. Они будут цепляться за меня своими крохотными ручонками и бегать по лужайке за бабочками и листьями.
И все же среди этих сладостных мечтаний, в которых я стремилась укрыться, как заяц, который прячется в свою спасительную норку, когда его преследуют гончие, меня не отпускали тягостные мысли.
Гуи где-то прячется.
Завтра — седьмой день.
Глава шестнадцатая
Несмотря на выпитое вино, я спала плохо и проснулась внезапно, когда во дворе поднялся шум, а первые лучи холодного солнца легли на поблескивающую от росы траву. Всю ночь я ворочалась с боку на бок и обливалась потом. Простыни промокли, я постоянно хотела пить. Взяв со столика кувшин с водой, я принялась жадно глотать жидкость, потом откинулась на спину и стала смотреть, как на потолке играют солнечные блики.
«Сколько тысяч раз Ра выходил из чрева Нут с тех пор, как Египет поднялся из первобытной тьмы? — думала я. — Сколько людей в течение этих веков вот так лежали на пышном ложе или соломенном тюфяке, слушая, как птицы приветствуют наступающий день, чувствуя, как нагревается утренний воздух, и думая: „Сегодня я буду работать, буду есть и пить, буду плавать по Нилу и миловать свою жену, а когда Ра будет снова проглочен, лягу спать“? И конечно, они говорили себе: „Сегодня я дышу, я слышу, я вижу, я жив, а завтра, если того пожелают боги, я снова открою глаза навстречу жизни“.
И сколькие из них могли знать о часе своей смерти? Они открывали глаза и, все еще полусонные, смотрели на разгорающийся рассвет и думали: „Сегодня я сделаю то-то и то-то“, пока не наступал момент, когда они с ужасом вспоминали, что их ждет. „Сегодня я должен умереть. Я должен считать каждый свой вздох, ибо их осталось немного. Завтра меня уже не будет. Я не увижу новый рассвет“».
Гарем проснулся. По дорожкам забегали слуги, неся подносы с утренней едой для своих хозяек, в воздухе поплыл запах свежего хлеба. Слуги весело перекликались друг с другом. Станет ли Ханро есть? Неужели она все еще надеется на помилование? А Паис? Он говорил, что будет ждать до последнего момента. Как он проведет последний день своей жизни? Наслаждаясь яствами, вином и женщинами? Возможно.
Вошла Изис, весело со мной поздоровалась и поставила мне на колени поднос с едой. Пока я вяло ковыряла еду, она прибиралась в комнате, болтая о пустяках. Когда ее возня начала меня раздражать, я отправила ее готовить мне ванну, а сама, отодвинув поднос, вышла на свежий воздух.
Солнце светило ярко и уже испускало жар. Несколько женщин в ночных рубашках, зевая, прогуливались по двору и, прищурясь, поглядывали на лазурное небо. Из комнат наложниц раздавалось позвякивание посуды, иногда слышался резкий голос, отчитывающий служанку, или взрывы хохота. Я жадно впитывала эти звуки, как жадно хватает пищу изголодавшийся нищий. «Я не потеряю ни одного мгновения, пока не упадет последняя капля водяных часов», — лихорадочно думала я. Так же как и Гунро в своей темнице. Если Амоннахт мудрый человек, он придет к ней не раньше наступления ночи, ибо, пока светит солнце, она не станет пить яд.
Когда Изис вернулась, мы пошли в банный домик, где было полно женщин. Там меня помыли и сделали массаж; от хны, косметики и драгоценностей я решительно отказалась. Не знаю почему. Конечно, Паису и Гунро это было все равно, но мне казалось, что непристойно, даже оскорбительно украшать себя побрякушками, когда должна свершиться казнь. Я чувствовала ее приближение с каждым часом разгорающегося дня; она, как зловещая тень, закрывала собой двор, где вдруг не стало слышно женских голосов и детских криков.
В середине дня, когда мне стало казаться, что времени не существует, пришел слуга со списком усадеб на продажу, который я просила мне принести. Я с удивлением взяла свиток, поскольку совершенно забыла о своей просьбе, и быстро пробежала его глазами. У меня было какое-то странное чувство — словно названия и цифры, указанные в документе, не имеют ко мне никакого отношения, словно они относятся к другому миру, где час следует за часом и все они складываются в некое будущее, такое же неизвестное, как и варварские земли, лежащие за пределами западной пустыни. Я свернула папирус и отложила его в сторону. Сейчас мой мир ограничивался лишь Паисом, Гунро и мною. Мы, все трое, сгорали в огне ожидания.
В полуденные часы я не смогла уснуть. Женщины разошлись по своим комнатам и легли, но я слышала, что, так же как и я, они ворочались на постелях, что-то бормоча, а я лежала, глядя в потолок, с тяжелыми мыслями. Через некоторое время женщины одна за другой начали выходить во двор. Там они рассаживались под белыми навесами, и я решила последовать их примеру. Бросив возле своей двери подушки, я села и неподвижно застыла, словно нарушить торжественную тишину значило совершить кощунство. Но эта тишина не была мирной. Это была скорее неподвижность, в которую впадают существа, когда ощущают скрытую опасность, и я, закрыв глаза, подчинилась ее власти.
С заходом солнца обстановка немного разрядилась, особенно когда пришло время ужина. Изис поставила возле меня поднос, но я не могла есть. Мое сердце, ум — все мое существо сосредоточилось на последних часах жизни Гунро и Паиса. Теперь не имело значения, были они преступниками или нет. И я не сожалела о том, что им предстоит умереть.
