Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров
Ему посочувствовал некий Кандель, каретник, живший у Порт д'Оранж, убежденный, неизвестно почему, что раненый молотил кулаками за то же дело, что и он сам, и поэтому в благодарность он отвел его к себе и пригласил врача-еврея из соседнего квартала. Это был умелый практикующий медик. Он обездвижил поврежденную ногу с помощью шин и повязок, смоченных в воде с мукой, — массе, которая, высыхая, затвердевает и тем самым обеспечивает необходимую неподвижность.
Кандель, бездетный и много лет назад овдовевший, жил один со старой служанкой, которая вела домашнее хозяйство. Ему пришелся по душе этот «резчик» благородного вида, родом якобы из Кастеллана, куда он и держал путь. Если каретник и догадывался, что мужчина выдает себя за кого-то другого, то лишних вопросов не задавал. Оливье с лихвой заплатил ему и выточил для него статуэтку Святой Магдалины, покровительницы его покойной супруги. Что касается Монту, которого Кандель тоже приютил, тот — естественно после серьезного мытья и отскребания — принялся за столярные работы так, как будто в жизни ничем другим не занимался: его врожденные сила и ловкость помогали ему управиться с самыми разными ремеслами.
Друзья оставались у каретника два месяца. Уже приближался День Святого Иоанна, когда они снова отправились в путь. Не без сожалений со стороны Канделя, который, однако, утешился обещанием Оливье навестить его в следующем году.
Они ушли утром, когда щедро светило то жаркое солнце, к которому они так стремились. С миндальных деревьев уже опали розовые лепестки, по склонам засинела лаванда, а в долинах между пологими склонами густо зазеленели ладанник и земляничник. Оливье без труда находил дорогу, по которой они шли с Эрве д'Ольнэ, чтобы доставить Ковчег в его подземное убежище. Через Апт, где они молились у саркофага Святой Анны, матери Марии, и через Маноск, где в Нотр-Дам-дю-Ромижье преклонили колени перед Черной Мадонной, они дошли до реки Дюранс, которую перешли в том же месте, что и в прошлый раз. Потом они дошли до Греу, белые мощные стены которого казались нетронутыми. В этом не было ничего удивительного: как и в Ришранке, стяг госпитальеров реял в небе над бывшим замком тамплиеров. Это было, конечно, лучше, нежели видеть великолепную крепость разрушенной или сожженной.
В этот день начала лета погода стояла чудесная! Над землями Прованса простиралось редкой синевы небо, сладко пахли сосновые леса, можжевельник и бук, карабкавшиеся по склонам, покрытым пахучими травами, а выше — плоскогорья с невысокой растительностью, где веяли буйные ветры! Очарованный родной землей, Оливье дышал полной грудью и шагал по большей части раздетый до пояса, с узелком за спиной, чтобы кожа впитала в себя горячие солнечные лучи. Монту сначала ворчал, а потом ему тоже захотелось подставить свое тело солнцу, и его волосатая шкура стала золотистой, что шло ему гораздо более, чем седина.
Они переправились через Вердон по старому римскому мосту, который не смогли разрушить зеленые бурные волны реки, более спокойные здесь, чем в ущельях, и сердце Оливье забилось чаще, потому что он ступил на собственную землю.
Он обошел ее вдоль и поперек вместе с отцом или с братом Клеманом и знал здесь каждую тропинку, пересекавшую ложбинки, поросшие золотистым дроком. Дорожки бежали по холмам, покрытым лесом, редевшим по мере того, как все ближе поднимались холмы к заснеженным вершинам Альп, которые можно было разглядеть в ясную погоду.
Наконец они подошли к изумрудной речушке, излучину которой уже пересекали, прошли еще по одному мосту, еще по одной тропинке, и Валькроз предстал перед теми, кто так надеялся его увидеть. На башне замка реял флаг с византиями[82] Куртене и птицами семьи Синь, а также крест сеньоров здешних мест. Легкий ветер колыхал тяжелое полотнище, при виде цветов которого Оливье, в порыве чувств, упал на колени. Это означало, что замок по-прежнему принадлежал семье, и Рено, очень вероятно, был жив.
— О, всемогущий Боже, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за то счастье, что ты мне даруешь! — воскликнул он.
Монту опустился на колени рядом с ним, чтобы и на него сошла благодать, но, поднявшись, указал рукой на здания, на которые Оливье, чей взор был затуманен слезами, не обратил внимания.
— Кажется, здесь что-то произошло, — сказал он просто.
Действительно, одна из башен, та, что возвышалась над библиотекой, обрушилась, словно под ударом гигантского кулака, а почерневшие камни хранили память о пожаре.
— Ради всех святых!
Не обращая внимания на крутой подъем, Оливье бросился бежать ко входу, обогнав своего запыхавшегося друга. Но тут из-за зубца стены появилась чья-то голова. Раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
— Я Оливье де Куртене и желаю войти немедленно! — загремел он.
В ответ раздалось нечто вроде хрипа, и тут же стражник приставил ко рту рог. Он протрубил два раза, требуя тем самым открыть ворота, потом с радостными криками исчез. В следующее мгновение тяжелая створка дверей повернулась в петлях, выпустив на волю несколько стражников и слуг, которые бросились на шею Оливье, смеясь и плача одновременно, забыв поприветствовать и сжимая его в объятиях. Прибежал и Максимен, интендант замка. Он протаранил группу людей, схватил Оливье, обнял его, отстранил от себя, чтобы убедиться, что это действительно он, снова обнял и, наконец, припал, плача, к его плечу. И пробормотал, удивив прибывшего:
— Ах, сир Оливье, почему вы так долго не спускались к нам оттуда?
— Не спускался оттуда? Не на небе же я был! — сказал Оливье, освобождаясь из объятий.
Максимен шмыгнул носом, вытер его и рот рукавом, посмотрел на живой призрак хитрыми глазами:
— А мы думали, что вы именно там, на небе. Шесть долгих месяцев, чтобы дойти сюда из Парижа! Даже пешком это слишком.
— Да... но как ты узнал?
— Спросите об этом у нашего барона. Не желаете же вы, чтобы я лишил его этого удовольствия...
Тут подошел и Монту. Оливье взял его за руку и едва успел представить ему присутствующих и вместе с ним пройти во двор, как к нему подскочила Барбетта, смеясь и плача одновременно, как и другие, осыпая его упреками за то, что он измучил их, так долго не появляясь. Она поцеловала его еще и еще раз, потом вдруг отступила назад, покраснев до самых краев своего белого чепчика:
— Ах, извините! Я забыла, что тамплиеры не целуют женщин...
— Храма больше нет, Барбетта, и я больше не тамплиер.
И чтобы доказать, что он не сердится, он привлек ее к себе и несколько раз расцеловал в щеки. Вернее, чмокнул, как в детстве, причем сделал это с большим удовольствием.
