Александр Дюма - Шевалье де Мезон-Руж
Но для этого ему надо было выдать тайну двух друзей; надо было заставить Женевьеву краснеть перед пятьюстами человек. Лорен покачал головой, как бы говоря «нет» самому себе.
— Итак, — обратился к нему председатель, — что вы ответите гражданину обвинителю?
— Что его логика сокрушительна, — ответил Лорен, — и что он убедил меня в том, о чем я даже не догадывался.
— В чем именно?
— В том, что я, по всему судя, один из самых ужасных заговорщиков, каких когда-либо видели.
Это заявление вызвало всеобщий смех. Даже сами присяжные не могли от него удержаться: с такой иронией молодой человек произнес эти слова.
Фукье хорошо понял насмешку и, поскольку благодаря своему неутомимому упорству достиг того, что знал все секреты обвиняемых так же хорошо, как сами обвиняемые, он не мог не испытывать к Лорену сочувственного восхищения.
— Ну, гражданин Лорен, — обратился он, — говори, защищайся. Трибунал выслушает тебя. Ему ведь известно твое прошлое, а это прошлое достойного республиканца.
Симон хотел что-то сказать; председатель знаком велел ему молчать.
— Говори, гражданин Лорен, — сказал он, — мы слушаем тебя.
Лорен снова покачал головой.
— Это молчание является признанием, — продолжал председатель.
— Вовсе нет, — ответил Лорен, — это молчание просто молчание, вот и все.
— Повторяю еще раз, — сказал Фукье-Тенвиль, — ты будешь говорить?
Лорен повернулся к залу, чтобы взглядом спросить у Мориса, что ему делать.
Морис не сделал ни малейшего знака, чтобы Лорен говорил, и тот промолчал.
Это значило приговорить самого себя к смерти.
Дальнейшее было выполнено быстро.
Фукье подвел итог обвинению, а председатель — прениям; присяжные удалились на совещание и вернулись с вердиктом о виновности Лорена и Женевьевы.
Председатель приговорил их обоих к смертной казни.
На больших часах Дворца пробило два.
Председателю потребовалось на произнесение приговора ровно столько времени, сколько длился бой часов.
Морис слушал слившиеся воедино звуки голоса и колокола; когда дрожание их в воздухе затихло, силы его были истощены.
Жандармы увели Женевьеву и Лорена, предложившего ей руку.
Каждый из них по-своему приветствовал Мориса: Лорен улыбнулся, а Женевьева, бледная и изнемогающая, кончиками пальцев, смоченных слезами, послала ему прощальный поцелуй.
До последнего момента она надеялась на то, что ей сохранят жизнь, и теперь оплакивала не ее, а свою любовь, что угаснет вместе с ее жизнью.
В полубезумном состоянии Морис не ответил на это прощание своих друзей. Бледный и ошеломленный, он поднялся со своей скамьи. Его друзья исчезли.
Он почувствовал, что в нем осталось только одно живое чувство — сжигающая сердце ненависть.
Морис бросил вокруг себя последний взгляд и увидел Диксмера, который, выходя вместе с другими из зала, пригнулся под сводом двери, ведущей в коридор.
Со скоростью распрямляющейся пружины Морис прыгал со скамьи на скамью, пока не достиг этой двери.
Диксмер уже миновал ее и спускался в полутьму коридора.
Морис бросился за ним.
В тот момент, когда Диксмер ступил на плитки большого зала, его плеча коснулась рука Мориса.
XXVII
ДУЭЛЬ
В то время прикосновение чьей-то руки к плечу означало что-то серьезное.
Повернувшись, Диксмер узнал Мориса.
— А, здравствуйте, гражданин республиканец, — произнес Диксмер, слегка вздрогнув, но тут же взял себя в руки, сумев скрыть свое волнение.
— Здравствуйте, гражданин подлец, — ответил Морис, — вы ждали меня, не так ли?
— Правильнее сказать наоборот — я вас больше не ждал.
— Отчего же?
— Оттого что ждал вас раньше.
— Я пришел к тебе еще слишком рано, убийца! — голос Мориса превратился в ужасающий шепот; полыхавшая в его сердце гроза проявлялась в гневном блеске глаз.
— Ваши глаза мечут пламя, гражданин, — усмехнулся Диксмер. — Нас сейчас опознают и последуют за нами.
— Вот оно что, ты боишься ареста, не так ли? Ты боишься, что тебя отправят на тот самый эшафот, куда ты отправляешь других? Пусть нас арестуют, тем лучше. Мне кажется, национальному правосудию сегодня не хватает одного виновного.
— Так же как не хватает одного имени в списке людей чести — не так ли? — с тех пор, как из него исчезло ваше имя.
— Хорошо, к этому мы, надеюсь, еще вернемся. Пока же, замечу, вы отомстили за себя — и подло отомстили — женщине. Почему, если вы ждали меня где-то, вы не дождались меня в моем доме в тот день, когда украли у меня Женевьеву?
— Я полагал, что первым вором были вы.
— Обойдемся без остроумия, сударь: я никогда его за вами не замечал. И слов не надо — я знаю, что вы куда сильнее в делах, чем в словах. Свидетелем тому день, когда вы хотели убить меня, когда говорила ваша натура.
— И я не раз упрекал себя за то, что не послушался ее, — спокойно ответил Диксмер.
— Что ж, — сказал Морис, хлопнув рукой по сабле, — предлагаю вам реванш.
— Если хотите — завтра, но только не сегодня.
— Почему завтра?
— Или сегодня вечером.
— Почему не сейчас?
— Потому что до пяти я занят.
— Еще какой-то гнусный план, — сказал Морис, — еще какая-нибудь западня.
— Ах, господин Морис, — с издевкой заметил Диксмер, — вы и в самом деле неблагодарный человек. Как! Целых шесть месяцев я предоставлял возможность вам и моей жене нежно любить друг друга; целых шесть месяцев я допускал ваши свидания, смотрел сквозь пальцы на ваши улыбки. Никогда еще мужчина, согласитесь, не был менее ревнив, чем я.
— Иными словами, ты думал, что я могу быть тебе полезен, и берег меня.
— Конечно, — подтвердил Диксмер, настолько же владея собой, насколько Морис выходил из себя. — Конечно! В то время как вы изменяли своей Республике, продавая ее мне за один взгляд моей жены; в то время как вы бесчестили себя изменой, а она — прелюбодеянием, я был умницей и героем. Я выжидал и торжествовал победу.
— Ужас! — не выдержал Морис.
— Да, не так ли? Вы сами оцениваете свое поведение, сударь. Оно ужасно! Оно позорно!
— Вы ошибаетесь, сударь; я называю ужасным и позорным поведение мужчины, которому была доверена честь женщины и который поклялся беречь эту честь чистой и безупречной, а сам, вместо того чтобы сдержать клятву, превратил ее красоту в постыдную приманку, поймав на нее слабое сердце. Вы, согласно священному долгу, прежде всего обязаны были защищать эту женщину, а вы не защитили ее, а предали.
