Елена Хаецкая - Византийская принцесса
— Севастократор находит мои рассуждения смешными? — оскорбился один из них.
Второй молча уставился на Тиранта.
Севастократор проговорил:
— Миралпейщ. Отчего я должен был умереть в Миралпейще? Это смешно.
— Кто говорит о смерти? — еще более обиделся лекарь.
— Я! — сказал Тирант, становясь серьезным и приподнимаясь на постели. — Я говорю о смерти. Я должен был умереть в Миралпейще. Я понял это, едва лишь увидел название на карте… и это глупо.
— У вас всего лишь заболел бок, мой господин, — наклонился к нему второй лекарь. — Подобные болезни случаются от дурного питания…
— Дурное питание? — Тирант засмеялся и тут же сморщился, хватаясь за бок. — Мое дыхание смердит, и я не думаю, что когда-нибудь встану с постели. Я умираю. — Он помолчал немного, а затем криво улыбнулся и прибавил: — Но нога заживает хорошо.
* * *К Тиранту привели духовника, самого лучшего, какого только могли отыскать; это был брат из ордена святого Франциска, очень добродетельный и спокойный, а с ним пришел еще брат Алби, бывший когда-то оруженосцем у герцога Роберта Македонского (тот самый, что умел плакать черными слезами). Этот брат Алби прятался в самом темном углу, боясь, чтобы севастократор его не увидел, и там молился о душе Тиранта, упрашивая Господа так: «Спаси севастократора, как его брат спас меня!»
Тирант исповедался во всех грехах и получил отпущение, а затем для него принесли Тело Христово, и Тирант до самого вечера оставался с монахами и беседовал с ними.
Диафеб, изгнанный из комнат Тиранта монахами, неприкаянно бродил по городу или ездил верхом по его окрестностям и потому первым заметил всадников, приближающихся к Миралпейщу; впереди всех, сидя на коне по-мужски, мчалась женщина в ярко-багряном платье, похожая на летящую птицу в драгоценном оперенье.
За ней с трудом поспевал эскорт, сплошь мужчины — воины из гарнизона константинопольской цитадели. И по тому, что Эстефании не было рядом с Кармезиной, Диафеб понял, что слухи верны — герцогиня действительно в тягости.
Принцесса издалека заметила Диафеба и направила коня прямо к нему. Герцог Македонский во все глаза смотрел на Кармезину. Ее драгоценное платье из багряного атласа с горностаевым мехом на подоле и шитьем из жемчуга было покрыто пылью.
Диафеб спешился и, когда принцесса поравнялась с ним, протянул к ней руки, помогая ей сойти с коня. На миг Кармезина прильнула к Диафебу всем телом.
— Здравствуйте, сестрица, — прошептал он ей на ухо, приглаживая ее волосы.
Она резко отстранилась:
— Что с ним?
— Он болен, — ответил Диафеб, рассматривая Кармезину и как будто не узнавая знакомые черты: овал лица сделался более узким, глаза пылали невыносимой зеленью, а стиснутые губы превратились в две черные нитки.
— Он давно был болен, — отозвалась она нетерпеливо, почти гневно, — что у него болит?
— Бок, — коротко сказал Диафеб. — Странно, он столько шутил насчет своего нездорового желудка, где поселился морской ветер… — Он покачал головой, сожалея о брате.
Кармезина залилась слезами. Ее лицо при этом совершенно не исказилось, слезы просто текли и текли, привычной дорогой, из глаз по щекам, на грудь, где и находили себе успокоение.
При виде плачущей принцессы Диафеб испугался. Он обнял ее поскорее и начал поглаживать по плечам:
— Он поправится. С ним самые лучшие лекари. Он увидит вас в этом прекрасном платье и сразу же поправится.
— Это свадебное платье, — сказала принцесса. — Нравится оно вам?
— Оно — верх совершенства! — искренне восхитился Диафеб. — Но мне жаль, что вы так испачкали его в пути.
Она не ответила. Внезапно слезы иссякли, и сухими глазами она уставилась на нечто, показавшееся на дороге, ведущей из Миралпейща. Диафеб проследил за ее взглядом и тоже заметил двух францисканцев.
Кармезина вскочила в седло и помчалась к ним. Диафеб, как мог, гнался за нею, но все же не поспевал так скоро, и, когда он подъехал, принцесса уже преградила монахам путь.
— Что вы делали в городе? — спрашивала она.
Те молча смотрели на нее из-под капюшонов.
— Зачем вы ходили в город? — повторяла принцесса вне себя от гнева. Она выхватила нож и, наклонившись вперед, приставила его к горлу старшего из монахов. — Что вы делали там? Клянусь, я убью тебя, если ты не ответишь!
— Мы отпускали грехи севастократору, — ответил младший из двоих, потому что старший даже не дрогнул под ножом.
Принцесса убрала кинжал и выпрямилась в седле.
— Он действительно умирает? — спросила она ровным, спокойным тоном.
Так же спокойно, как равный равной, старший францисканец ответил:
— Все в руках Божьих, но я думаю — да, севастократор умирает.
— Благодарю за то, что не солгал, — произнесла принцесса и вдруг откинулась в седле навзничь. Она едва не упала, и только Диафеб вовремя успел подхватить ее, когда у Кармезины хлынула горлом кровь.
* * *Постепенно вокруг все больше темнело. Кто-то выпивал свет по капле, не торопясь, но и не останавливаясь. Люди, погруженные в серую полутьму, становились все более плоскими. Их плоть растворялась в надвигающемся мраке, и даже складки на их одеждах перестали колыхаться и сделались как бы нарисованными.
Тирант смотрел на них и видел длинные ленты, исходящие из их ртов. Но все слова, что были написаны на этих лентах, говорили лишь о неинтересном и неблагородном: о цвете желтой желчи и черной желчи, о засорении желудка, о дурном запахе, о печальных ожиданиях. Не было ни влюбленных, ни цветов, ни единорогов, ни чудесных птиц.
Мир становился меньше с каждым вздохом. Окраины мира уже утонули в темноте, лишь вокруг самого Тиранта еще слабо теплился свет. Иногда в круг этого света попадало лицо Диафеба, иногда — кого-то из солдат или лекарей. Одинаково безразличные плоские пятна, не имеющие большого смысла.
Тирант наблюдал угасание дня без интереса. Неожиданно ему вспомнился тот первый багряный миг, когда в черной комнате вспыхнули факелы и перед ним выступило лицо Кармезины. Миг, с которого началась его жизнь.
Сейчас она заканчивалась — в бледной пустоте… и вдруг все мгновенно изменилось.
Кто-то свыше узнал о его тайном и страстном желании войти в двухмерное пространство, где обитают единороги, фениксы и влюбленные.
Тирант увидел феникса.
Птица в ярко-багряном оперении стояла перед ним. Золото пробегало по перьям, и каждый кончик пера был увенчан крупной овальной жемчужиной невероятного розового цвета. Тонкая золотая корона венчала гордую голову с изумрудными глазами. Дева, обернутая драгоценными перьями, проступала сквозь образ птицы — но лишь на миг, чтобы тотчас превратиться опять в чудесное крылатое создание. Пламя поднималось у нее из-под ног, и Тирант вдруг понял, что форма этих ножек ему хорошо знакома — он не раз прикасался к ним губами.
