Виктория Холт - Страстная Лилит
– Керенса, – сказал он, – неужели ты не понимаешь, что ты не должна приходить ко мне одна? То ты ведешь себя как степенная женщина, то как ребенок.
Она не стала отвечать на его вопросы.
– Почему вы уезжаете? – спросила она.
– Для меня стало привычкой уезжать в это время года. Я не люблю проводить февраль и март в Лондоне.
– Мне февраль и март нравились бы даже в Гренландии, если бы там были вы.
– Вот это очень мило с твоей стороны, дорогая, но ты ведь никогда не была в Гренландии. По-моему, эскимосы зимой вообще не выходят из своих иглу. Тебе это не понравилось бы, я уверен.
– Вот это-то мне как раз и понравилось бы. Если бы мы были эскимосами, вы бы тоже должны были оставаться в иглу.
– Увы! Мы не эскимосы!
– Почему вы не сказали мне, что уезжаете?
– Разве я не сказал?
– Вы знаете, что не сказали.
– Прости меня, Керенса, но понимаешь, уезжать – это моя привычка, а о привычках не принято говорить.
– Учитывая тот факт, что мы собираемся пожениться, я нахожу, что вы обошлись со мной очень плохо.
– О Керенса! – Он подошел к ней, обнял ее за плечи и нежно поцеловал. – Неужели ты все еще думаешь обо мне, как о своем будущем муже?
– Я надеюсь, вы не собираетесь отказаться от своего обещания.
– Знаешь, ты очень повзрослела.
– Фрит!
– Дорогая, не смотри так. Я сделал бы что угодно, лишь бы не обидеть тебя. Я бы предпочел завтра уехать тайком, чем сделать это. И ты это знаешь.
– Уехать тайком? О, давай уедем.
– Давай вести себя серьезно, Керенса; по-настоящему серьезно на этот раз.
– Я всегда серьезна. А вот вы не сможете.
– Ты идеализируешь меня, дорогая. На самом деле я не такой. Ну, взгляни на мое лицо. На нем ведь отпечатались все ужасные излишества, которые я позволял себе в своей буйной юности.
– Вы очень красивый.
– А ты очень слепая. Она топнула ножкой.
– Я думаю, что вы собираетесь отказаться от своего обещания. Вы сказали, что мы могли бы пожениться, когда мне исполнится шестнадцать лет, мне уже почти шестнадцать, а вы делаете вид, что это все игра.
Ее голос задрожал, и он снова обнял ее и поцеловал сперва нежно, а потом страстно.
– Ты не права, Керенса, – сказал он. – Послушай. Я уезжаю. Я вернусь не раньше, чем тебе исполнится шестнадцать. И вот тогда, если я все еще буду тебе нужен...
– Фрит... вы клянетесь?
– Я даю тебе клятву.
– Значит, мы обручены.
– Нет необходимости обручаться. Если ты захочешь выйти за меня замуж, когда я вернусь, мы поговорим с твоими родителями. Понимаешь, все зависит от них.
– Конечно, это не так. Мы могли бы убежать.
– Они должны дать свое согласие.
– Вы бы могли получить чье угодно согласие, если бы захотели.
– У них могут быть для тебя другие планы.
– Лей! – сказала она. – Это потому, что они ничего не видят.
– Лей – приятный молодой человек, – сказал Фрит. – Ты это принимаешь во внимание?
– Принимаю.
– И все же ты предпочитаешь этого старого повесу тому молодому красавцу!
– Мне никто, кроме вас, не нужен, и не надо притворяться, что вы меня не любите. Я поняла, что любите, по тому, как вы меня только что поцеловали. Это был дивный поцелуй. Так целуют только влюбленные.
– А не могут так целоваться те, кто имеет определенный опыт в поцелуях?
– Нет. Нет, Фрит! Мы будем обручены тайно от всех.
– Подожди, пока я вернусь. До тех пор не связывай себя обещанием. Всегда разумнее не связывать себя обещаниями, Керенса.
После этого он отправил ее домой. Ей хотелось знать наверное, действительно ли он любит ее так, как он должен ее любить. Никогда нельзя быть полностью уверенной в том, что говорит Фрит, он поддразнивает, шутит, острит. Иногда ты думаешь, что он говорит серьезно, а он – шутит, в другой раз считаешь, что он шутит, а оказывается – нет. От этого можно прийти в исступление, но, возможно, это-то и делало его таким привлекательным.
* * *Когда Фрит уезжал, несколько человек из их семьи поехали на вокзал проводить его – Аманда, Лилит, Керенса и Доминик. По дороге все почему-то молчали.
– Ненавижу прощаться с кем бы то ни было, – сказала Аманда, – даже когда люди уезжают отдыхать.
– Расставание, – вспомнил Фрит, – сладкая грусть. Как это справедливо! Расставаться грустно, но как приятно, что вы поехали проводить меня, как это мило с вашей стороны.
Казалось, что он сторонится Керенсы. Она видела, как поздно вернулась накануне Лилит; был уже первый час ночи, когда она проходила по улице, и Керенса знала, что она возвращается из дома Фрита. Керенса видела, что она ушла, и ждала у окна, когда она вернется; она совсем закоченела, прежде чем отошла от окна и забралась в постель.
Как смела Лилит так задерживать его... болтать... болтать, предполагала она, из-за того, что он уезжал на следующий день?
Он стоял на платформе; Керенсе ужасно хотелось, чтобы паровоз сломался и чтобы он не смог уехать. Она посмотрела на Лилит и поняла, что та надеялась на это же.
Но поезд благополучно отправился, а перед этим Фрит всех их расцеловал; и когда он целовал Лилит, то Керенса наблюдала за ним, а когда он целовал Керенсу, то за ним наблюдала Лилит.
Когда они возвращались домой, Доминик заметил:
– Все молчат. Все ведут себя довольно странно.
– Нам грустно, потому что мы долго не увидим Фрита, – сказала Аманда. – Но на самом деле это будет не так уж долго. Время летит быстро.
Когда Фрит уехал, Лилит решила действовать. У нее было не очень много времени. Она постоянно помнила об этом.
Через три дня после его отъезда она решила вечером поговорить с Керенсой и направилась к ее комнате.
У Керенсы, учитывая, что она повзрослела, уже была своя комната. Именно на этом настояла она в первую очередь, когда пожелала, чтобы с ней обращались как с взрослой; она заявила, что не может больше находиться в детской комнате с кучей малышей.
И, как всегда, желание Керенсы было исполнено.
В эту комнату и шла теперь Лилит с распущенными по плечам густыми волосами; одета она была в красивый красный бархатный халат, подаренный Фритом. Прежде чем отправиться к Керенсе, она взяла свечу и внимательно рассмотрела себя в зеркале, после чего решила, что выглядит очень красиво и довольно задорно; именно так она и хотела выглядеть, потому что многое зависело от того, как она сыграет свою роль. Ей следовало помнить, что кротости в Керенсе не было и в помине; ей следовало помнить о том, какой она сама была в шестнадцать лет – дерзкой, жесткой, неистовой в любви и ненависти. Все эти качества она видела и в Керенсе, поэтому должна была хорошо ее понимать. Не следовало забывать также и то, что Керенса всего лишь ребенок.
