Виктория Холт - Сама себе враг
– Все, что я делаю, я делаю ради вас, моих детей, – говорила я. – Сейчас главная моя забота – это ты.
В ответ я услышала от него слова, которые мне до сих пор трудно простить.
– Я – ваша главная забота? – сказал он с издевкой. – А я-то думал, что главный предмет вашей заботы – Генри Джермин. Вы же любите его больше, чем всех своих детей вместе взятых.
От возмущения я потеряла дар речи, а потом вскричала:
– Да как ты смеешь! – И ударила его по лицу.
Джеймс побелел, и на какое-то мгновение мне показалось, что он готов ответить мне тем же. Затем он повернулся и выбежал из комнаты.
Я была оскорблена до глубины души. Конечно, я любила Генри Джермина. Долгие годы находясь подле меня, он был мне верным другом и помощником. Этот милый, веселый человек умел приободрить меня, в чем я, видит Бог, очень нуждалась. Но на что намекал Джеймс? Неужели он думает, что Генри – мой любовник?
Чувственность не была присуща моей натуре. То, что я называла «этой стороной замужества», никогда не было для меня главным. Разумеется, я исправно выполняла свой супружеский долг и родила королю нескольких детей. Я любила своего мужа и не переставала любить его и после смерти. Тем более я не могла бы завести любовника сейчас, будучи в трауре.
Я ждала, что Джеймс вернется и извинится передо мной, но не дождалась. Мой сын покинул двор.
Я не могу передать, как я была огорчена тем, что он уехал, не поговорив со мной. Я надеялась, что Джеймс отправился в Шотландию, чтобы присоединиться к брату, но оказалось, он отбыл в Брюссель, где его ждал радушный прием.
Я находила это положение дел довольно неловким, и не только потому, что мы с Джеймсом расстались, не помирившись. Ведь Брюссель был под властью Испании, которая находилась в состоянии войны с Францией! Я решила, что не буду посылать ему денег, а так как в этом он от меня все еще зависел, я рассчитывала, что он вернется.
Потом мне довелось испытать новые волнения, связанные с Мэри. Ее брак с принцем Оранским в конце концов оказался весьма счастливым, хотя поначалу нам казалось, что для дочери английского короля это мезальянс, на который мы никогда бы не согласились, если бы не надеялись умиротворить парламент, выдав Мэри за протестанта. Между тем Голландия стала нам добрым другом, и в этом была большая заслуга Мэри и ее мужа. Она всемерно помогала отцу, которого очень любила, и при ее дворе нашло убежище много наших сторонников.
И вот наконец она впервые понесла. Узнав об этом, я очень обрадовалась и написала ей, что, если родится мальчик, она должна назвать его Карлом в честь ее отца и брата.
Вскоре после этого из Голландии пришла печальная весть. Принц Оранский заразился оспой и спустя несколько дней умер. Вдовствующая принцесса Амелия, властная женщина, которая мне никогда не нравилась, распорядилась, чтобы до родов Мэри не говорили о смерти мужа.
И все же такие вести скрыть невозможно, и Мэри вскоре обо всем узнала. Но несмотря на ее горе и отчаяние, ребенок родился здоровым. Я была очень рада. «Наш маленький Карл…» – мысленно обращалась я к внуку.
Каково же было мое разочарование, когда мне сообщили, что принцесса Амелия настаивала, чтобы мальчика назвали Вильгельмом – в честь его отца, и Мэри, к моему огорчению, согласилась.
Рождение ребенка было счастьем, но счастье это омрачила смерть принца Оранского. Услышав о ней, я сказала, что Бог, верно, дает мне знак покинуть этот мир, раз он отнимает у меня всех тех, кто меня с ним связывает. Ведь, надеясь на то, что Карлу удастся вернуть трон, я в значительной мере рассчитывала на поддержку Вильгельма Оранского. А тут еще вдобавок моя дочь пренебрегла просьбой родной матери, не посмев ослушаться свекрови! Я была безутешна и нигде не могла найти успокоения.
Французская королева выразила мне соболезнования в связи с кончиной Елизаветы и моего зятя.
– Жизнь очень жестока, – заметила она. – Человеческое счастье длится лишь краткий миг, сменяясь тяжелейшими ударами судьбы, ибо все мы находимся в ее власти.
Я ответила Анне, что тревожусь за нее.
– Поверьте, – сказала я, – мне довелось на собственном опыте узнать, что такое бунт. Разъяренный народ превращается в толпу дикарей. Я до конца своих дней не забуду, как мой сын Карл прокладывал путь моей карете, когда я покидала Париж. Чернь окружила меня плотным кольцом, и если бы не он, меня разорвали бы на куски.
На лице Анны была написана досада. Она как будто не придавала происходящему особого значения, всецело полагаясь на ум и хитрость Мазарини. Мои предостережения были ей явно не по душе. Видит Бог, я ни в коей мере не пыталась поставить под сомнение достоинства человека, который сделал для меня столько хорошего, когда я в этом очень нуждалась. Тем не менее мое вмешательство привело лишь к тому, что Анна сделала вид, будто никакой Фронды вовсе не существует.
После всего того, что мне пришлось пережить, я слишком хорошо понимала, сколь неразумно подобное поведение перед лицом опасности. Следует всегда быть настороже, готовиться к самому худшему… Если бы мы с Карлом были в свое время чуть осмотрительнее, я не оказалась бы во Франции в положении изгнанницы. Поэтому я, не обращая внимания на нахмуренные брови Анны, продолжала давать ей советы до тех пор, пока она с раздражением не сказала мне:
– Сестра, вы хотите быть не только английской, но и французской королевой?
Я с грустью поглядела на нее и мягко ответила:
– Конечно же, нет. Но вам все-таки следует прислушаться ко мне.
Думаю, она поняла смысл моих слов и даже на какое-то короткое мгновение представила себя в положении королевы без королевства. Она опустила глаза и поспешила извиниться за свой резкий тон. К тому же она была любящей матерью и прекрасно понимала, какое это несчастье – потерять своего ребенка. Обняв меня, Анна сказала:
– О моя бедная сестра! Я разделяю вашу скорбь и догадываюсь, что порой вам хочется оставить этот мир и отправиться в Фобур-Сен-Жак, чтобы поселиться там вместе с монахинями.
– Вы правы, – ответила я с горечью. – Будь моя воля, я провела бы остаток своих дней в монастырской тиши и уединении. Но я не могу себе этого позволить. У меня есть сыновья… моя маленькая Генриетта…
– Я знаю, – сказала Анна, – вы не найдете там покоя. Но мне кажется, я придумала, чем можно вас немного порадовать. Помнится, когда-то вы намеревались основать свой монастырь. Полагаю, такое деяние принесло бы облегчение вашей душе. Не так ли?
– Основать свой монастырь! – воскликнула я. – О, это было бы замечательно! Но ведь для этого нужно много денег, а все, что я выручу от продажи своих драгоценностей, я предназначаю на борьбу за престол.
