Роберта Джеллис - Нежный плен
Джеффри тяжело вздохнул и запечатал письмо. Он отправит его в Англию с ближайшей почтой. Джеффри вдруг с болью вспомнил, что Джоанна ни разу не выказывала ни малейшего признака ревности. Никогда не намекала на его любовные связи с придворными дамами, о которых ей должны были рассказать. Эта мысль не могла быть утешительной, как и беспокойные размышления о предстоящем завтра сражении. Они попеременно вытесняли друг друга из сознания Джеффри, пока не превратились вскоре в абсолютную путаницу. Чрезвычайно устав от всего этого, он заснул.
Обретя наконец долгожданный покой, Джеффри проспал все утро. Когда Тостиг решил, что пора будить своего господина, утренняя служба уже закончилась. Джеффри быстро надел доспехи. Завтракал он почти что на ходу: хлеб, сыр, вино — надо было собирать людей. В последнюю минуту Джеффри вспомнил о письме, схватил его и спрятал под железным нарукавником. Так оно, удерживаемое рукавицей, не будет стеснять движений в бою, но он сможет быстро вытащить письмо, как только увидит гонца.
Если они победят, если Филиппа удастся заставить вернуть анжуйские территории, захваченные им, возможно, Джон успокоится и пожелает жить в мире со своими баронами. Джеффри подумал о нескольких месяцах, приятно проведенных с Джоанной в Хемеле. Но даже они были омрачены напряженной атмосферой в стране и тревогами. А теперь что? Жизнь была бы прекрасна… просто прекрасна. Лишь одно это сражение, лишь одолеть Филиппа… а потом дом, Джоанна…
24.
Когда дни приятного, выдавшегося плодородным лета подходили к концу, Джоанна обнаружила, к своему беспокойству, что страх — не самый страшный враг, с которым ей придется бороться. Хотя у нее хватало дел по строгому управлению владениями матушки и Джеффри и более тактичному, а следовательно, и отнимающему много времени присмотру за собственностью Иэна, она отнюдь не чувствовала удовлетворения. Джоанне не приходилось списывать свои терзания на скуку. Она всегда находила, чем занять себя даже в промежутки времени между шалостями Саймона, которого возила с собой по замкам Иэна, и проявлениями тупости — или чрезмерной проницательности! — жен вассалов и смотрителей замков, служивших с Иэном во Франции.
Главное, что она поняла, как страстно жаждет любви Джеффри. Ее еще мучили неясные страхи: порой ей снилось, что огромная рука хватает ее внутренности и выворачивает их, пока она не начинала кричать диким голосом, и тогда испуганные служанки будили ее и поили успокоительным отваром. Однако в основном к Джоанне приходили приятные, хотя и беспорядочные, грезы. В ее памяти всплывали ласки Джеффри, прикосновения его рук и губ, сладостная развязка напряженной, желанной пытки. Джоанна вдруг обнаруживала, к своему немалому удивлению, что сидит за вышиванием с закрытыми глазами и бормочет: «Любимый, любимый! Вернись домой, ко мне, любовь моя». Ее учили внешне не проявлять нежности, разве что только по отношению к малым детям вроде Саймона.
Когда Джоанна проваливалась в бездну своих мыслей, она пыталась понять, почему так происходит. Конечно, матушка не баловала ее ласковыми именами, но довольно часто пользовалась такими словами, как «дорогой» и «возлюбленный», обращаясь к Иэну. Отчим же всегда говорил своей падчерице слова любви. Однако она никогда не отвечала ему тем же, никогда не называла его иначе, нежели Иэн, даже несмотря на то, что безумно любила его. Внезапное озарение внесло ясность в ход мыслей Джоанны.
Чтобы не омрачать их отношений, Джоанна просто боялась раньше выказывать такую же любовь к Иэну, как и к матушке. Иэн мог свободно называть ее «любовь моя», ибо она была для него дочерью и только дочерью в его сердце. Что касается любви женщины и мужчины, то здесь для Иэна всегда существовала лишь Элинор. Джоанна сознавала, что и сама могла бы полюбить когда-то Иэна как мужчину.
А теперь? Джоанна улыбнулась. Нет, она любит только Джеффри! Несмотря на поразительную красоту Иэна, она жаждет только белое, стройное тело Джеффри, а не своего смуглого отчима!
Джоанна нахмурилась. Догадывался ли Джеффри о ее неспособности произносить слова, которыми любящая жена чествует мужа? Он никогда ничего не говорил об этом, да и не мог сказать. Если мужчина считает, что такой недостаток вызван страхом или робостью, он не станет просить свою жену называть его «любимым», во всяком случае такой гордый, как Джеффри. Откуда ему знать, что этот недостаток — просто многолетняя привычка? Не это ли причина некоторой натянутости, разочарования и неудовлетворенности, которые она чувствует в Джеффри?
Неоднократно эта тень, омрачавшая их идеальный брак, беспокоила Джоанну, но она так и не могла найти ее причин. Джоанна отложила иголку и закусила губу. Подобную ошибку не исправить за минуту. Если она вдруг начнет называть Джеффри своей любовью, биением своего сердца, разве он не удивится? А объяснить ему, что узнала про себя Джоанна, она не может. Это было бы неблагоразумно и неосмотрительно. Посеяв в ревнивом сердце Джеффри мысль о том, что она некогда боялась своих чувств к Иэну, Джоанна только подлила бы масла в огонь ревности своего мужа.
Тень беспокойства исчезла с лица Джоанны. Эта проблема не требовала немедленного решения, и теперь она понимала это. Мало-помалу она начнет говорить ему нежности все больше и чаще. Не важно, если Джеффри решит, что только теперь добился ее любви. Может быть, так будет даже лучше. Пусть думает, что ее сердце медлило в нерешительности, прежде чем покориться ему. Возможно, это укрепит его уверенность в ее постоянстве.
Джоанна регулярно писала Элинор, рассказывая обо всем, что происходило в их землях. К счастью, здесь все складывалось хорошо. Саймон оставался все тем же очаровательным дьяволенком, здоровье его было прекрасным. Адам взрослел не по дням, а по часам. Большую часть времени он проводил теперь в своих замках. Граф Лестерский разрешил ему присматривать за землями, поскольку все смотрители в основном находились с Иэном во Франции. Адам приезжал в Роузлинд и неделю гостил у сестры.
* * *Очень хорошо, что Джоанна посвятила в письме несколько строк Адаму. Единственный проблеск, единственный радостный лучик для Элинор и Иэна, ибо послание Джоанны прибыло в конце второй недели августа, через неделю после получения известия о несчастье под Бувине. Это была настоящая катастрофа, сводившая к нулю все предыдущие успехи войны.
Первое сообщение из Франции, от самого Филиппа Французского, прибывшее двумя днями позже, зажгло искорку надежды. Граф Солсбери не погиб. Не переставая надеяться и молиться, Элинор с нетерпением ждала дальнейших новостей. И вот они пришли. Теперь она должна была сообщить Джоанне известие, которое нанесло самой леди Элинор такой жестокий удар, что боль заставила ее прижать руки к груди и сотрясаться от рыданий и горя. Когда судороги прошли, Элинор вытерла слезы, стекавшие по лицу и застлавшие глаза, и взяла перо.
