Дина Лампитт - Замок Саттон
И теперь Фрэнсис ехал домой: королева предоставила ему недельный отпуск. Когда он сказал ей, что, наконец, стал отцом, она одарила его лучезарной улыбкой, и Фрэнсиса это нисколько не удивило: хотя сама Анна ничего никому не сказала, весь двор только и говорил о том, что она опять беременна и вернула себе любовь Генриха. «Так оно и есть, — печально думал Фрэнсис, — недаром Мэдж была теперь более доступна. Господи, до чего он дошел! Как свинья у кормушки, ждет своей очереди, чтобы общая женщина одарила его своей благосклонностью».
Он въехал на холм и ненадолго остановился на его вершине. Отсюда открывался замечательный вид на поместье Саттон. Ему приходилось переживать самые разные чувства, когда после долгого отсутствия он видел свой замок, но никогда раньше он не испытывал чувства страха. Во что он превратился, если простые человеческие радости были теперь для него недоступны, если он не испытывал абсолютно никакого желания видеть своего сына. С тяжелым сердцем он медленно двинулся к дому.
Когда Фрэнсис вошел в спальню, Роза сразу 394 заметила, что он переменился. Он был все так же красив, но вокруг его глаз появились морщины, которых Роза раньше не замечала, а сами глаза были безумными — иначе их выражение было трудно определить. Даже когда он склонился над колыбелью, чтобы взглянуть на пока еще безымянного малыша, то вел себя так спокойно, будто ничего не случилось, и это внешнее безразличие не обманывало.
— Что тебя беспокоит, Фрэнсис? — первое, что сказала Роза.
— Что ты! Абсолютно ничего.
И по тому, как он это произносил, она поняла, что было все.
— Тебе он не нравится?
— Конечно, нравится.
— Мы так долго его ждали.
На нее опять накатило уныние, и подступили слезы. Она чувствовала необъяснимую подавленность с момента рождения ребенка, но доктор Бартон сказал, что это нормальное явление в послеродовой период и что она должна постараться не обращать на это внимания. Фрэнсис сделал попытку преодолеть неловкость.
— Он красивый, Роза.
Он наклонился к ней, но вместо того, чтобы поцеловать в губы, коснулся губами ее лба. С уверенностью человека, знающего его с Детства, Роза поняла, что у него есть другая женщина. Секунду она колебалась, размышляя, следует ли ей сделать вид, что ничего не произошло, но старые деревенские привычки взяли верх, и она сказала прямо:
— Нет нужды притворяться, Фрэнсис. Да и я не склонна играть в эти игры. Я вижу, тебя так же интересует наш ребенок, как щенок, родившийся у твоей собаки, а может, и меньше. Что касается меня, то я лишь отвлекаю тебя от твоих мыслей. Скажи спасибо, что я не знаю ее имени, а то, клянусь, я выцарапала бы ей глаза.
Что-то от старого Фрэнсиса мелькнуло в нем, он слегка улыбнулся и сказал:
— Узнаю дикую Розу из Кумберленда.
Она села в кровати, сердито зажав в. кулаки одеяло и подтянув его к груди, а слезы, еще недавно стоявшие в глазах, исчезли.
— Розы имеют шипы, Фрэнсис! Запомни это. Скажи мне, как ее зовут.
Он заколебался, готовый выложить все как есть. Так заманчиво было очиститься от накопившейся внутри грязи, пуститься в признания, открыть перед ней потаенные глубины души. Но тут он вспомнил лицо своего отца — густые волосы, широко расставленные глаза, твердый взгляд — и услышал его голос: «Никогда ни о чем не рассказывай, Фрэнсис. Открытость — пуховая перина для слабых людей. Мужчина до конца жизни должен нести свой крест. Помни об этом».
И он помнил. Каким бы недалеким и легковесным человеком Фрэнсис ни был, он никогда не подвергал сомнению житейскую и политическую мудрость сэра Ричарда. Поэтому он как можно спокойнее посмотрел в глаза жене и ответил:
— У меня никого нет, Роза. У тебя слишком разыгралось воображение. Моя голова забита дворцовыми интригами, ситуация там меняется каждый час.
Она опять заколебалась. Фрэнсис явно лгал, однако правила игры были ясны. Роза уже была готова отбрить его как следует, но в конце концов передумала и сказала:
— Ну, ладно. Так как же мы назовем ребенка?
— Как насчет Генри, в честь короля?
— Хорошо, пусть будет Генри.
Ребенок, которому судьбой будет назначено сражаться в Кале, защищая интересы Марии Тюдор, и принимать ее сводную сестру Елизавету в поместье Саттон, спал пока в колыбели.
— И мы устроим увеселения, каких Его Светлость никогда не видывал, — сказала Анна.
Вид у нее был слегка вызывающий — таков был ее внутренний настрой в последние дни. Близились святки — двенадцать Рождественских праздничных дней, — и в этом году ей, как никогда, необходимо было предстать во всем блеске. Находилось немало доброжелателей, готовых шепотом сообщать на ухо свежие новости охотно слушающей Анне, и она знала, что Маргарет Шелтон уже не пользуется прежним расположением короля и что одна молодая особа, представительница династии Сеймуров, бледная, с двойным скошенным подбородком, «ангел с ядовитым жалом», потупив глаза, ждет, чтобы Генрих рассмеялся в своей добродушно-грубоватой манере и одарил ее живым взглядом голубых глаз. Поэтому Анна — смуглая, сияющая, делающая вид, что она, как прежде, уверена в себе, — должна устраивать развлечения. Ключ ко всему лежал у нее в животе. Она была беременна, и опасность выкидыша отступила. Вновь все внимание Генрих сосредоточил на Анне, так что ситуация складывалась для нее благоприятно. Как в былые времена, она хрипловато смеялась, заказывая для праздника фрукты, конфеты и золоченую мишуру. Она все устроит наилучшим образом, чтобы привлечь внимание повелителя и заставить его плясать под ее дудку.
* * *Накануне Рождества было так холодно, что Норфолк, собиравшийся навестить Захария в Гринвиче, поначалу решил не ехать к нему по реке. Несколькими днями раньше он уже побывал в Кеннингхоллском замке и вручил своей жене подарок — меховую накидку, и он видел при дворе Суррея и герцогиню Ричмондскую — своих законных детей. Теперь пришел черед внебрачного сына. Норфолк смотрел на гору подарков, которую он приготовил для его семьи: камзол и чулки красного цвета, ярких, но более или менее приемлемых токов — для Захария (интересно, приучит он когда-нибудь сына к умеренности в выборе одежды?); великолепная горностаевая муфта — для Джейн; игрушки, игры и всякие чудесные вещицы — для Сапфиры и Джаспера, не говоря уже о копченых окороках, каплунах, пирогах и дичи. Вещей было больше, чем могла свезти лошадь, поэтому, несмотря на сильный ветер и тяжелые мрачные тучи, готовые в любой момент обрушить на землю горы снега, он подумал, что все-таки в подобной ситуации барка — единственное разумное средство передвижения. Когда он взошел на борт барки, гребцы дули на свои пальцы, и носы их посинели от холода. Он устроился в каюте, завернулся в длинный, подбитый мехом плащ и натянул себе на уши шапку.
