Виктория Холт - Неуемный волокита
Люди на улицах говорили о предстоящих празднествах. Никто не выражал неудовольствия поступком короля.
Vive Henri Quatre (пели они)!
Vive ceroi vaillant,
Ce diable-a-quatre
Qui eut le triple talent
De boire, et de battre
Et d'etre vert-gallant! [25]
Пели они, смеясь. История с Шарлоттой? Она их только забавляла. Королю, да благословит его Бог, нужны любовницы. Люди не ждали ничего другого от мужчины, француза. Король строил дороги и мосты, каналы и дома. Не дворцы для себя, как Франциск I. Генрих IV строил для народа. Франция стала страной, где все могли не бояться за свое будущее; если человек работал, он не знал нужды. И раз король своими любовными похождениями показывает, что он настоящий мужчина, это хорошо. Он никогда не красовался в драгоценностях; роскошь, пиры были при дворе Марго. И она тоже по-своему являлась атрибутом Парижа. Она воплощала собой прежние королевские нравы, но поскольку была незаурядной, взбалмошной и расточительность ее не ложилась на страну бременем непосильных налогов, люди принимали Марго и по-своему любили; она находилась в центре внимания и давала своими выходками поводы для сплетен.
Коронация Марии Медичи состоялась 13 мая 1610 года.
Вечером король навестил в Арсенале жившего там Сюлли. Герцог болел, не мог присутствовать на церемонии, и у Генриха внезапно возникло желание поговорить со старым другом.
— Ваше величество уныло выглядит, — сказал ему Сюлли.
Король немного помолчал, потом невесело рассмеялся.
— У меня странное предчувствие, мой друг.
— Предчувствие, сир?
— Да. Какой-то опасности. Празднества будут продолжаться и завтра. Я так не хотел этой проклятой коронации.
— Но вы же согласились…
— Надо ведь как-то утихомирить ворчливую жену.
— Вашему величеству всю жизнь докучали женщины, но должен сказать, сир, это ваша вина.
— Ты, как всегда, откровенен, мой друг. Что ж, докучали, но я был с ними счастлив. Женщины! Представь себе мир без них! Я бы не хотел жить в таком.
— Есть вести о Конде?
— Он все еще в Брюсселе.
— Испанцы рады досадить вашему величеству.
— Недолго им радоваться, Сюлли. Черт возьми, скоро и эта страна, и Австрия лишатся своей мощи…
Король внезапно умолк и уставился вдаль.
— Ваше величество?
— Предчувствие, Сюлли.
— Ваше величество не подвержены таким фантазиям.
— Да, мой друг? Потому-то я и беспокоюсь. Я не раз глядел в лицо смерти.
— Вы же воин, сир.
— Нет, я имел в виду не поля сражений. Помнишь…
— Когда вы только взошли на престол, какой-то сумасшедший хотел вас убить.
— Не только он, Сюлли. Таких попыток было восемь.
— Люди с тех пор изменили к вам отношение. Поняли, что вы величайший король, какого только знала Франция. Они помнят, какой была страна до вашего восхождения на трон; помнят о бешенстве Карла IX, Варфоломеевской резне, извращенности и расточительности Генриха III и радуются своему королю.
— Приятно говорить с тобой, Сюлли, особенно когда ты хвалишь меня. Раньше ты был не особенно щедр на похвалы.
— Я говорю то, что думаю, сир. Иначе бы мои слова ничего не стоили.
Король поднялся.
— Увидимся завтра. Нет-нет, лежи. К чему церемонии между старыми друзьями?
Глаза Сюлли затуманились.
— Да здравствует король! — с чувством сказал он. — И пусть Франция еще много лет радуется его правлению.
Генрих хотел что-то сказать, но только пожал плечами и, улыбнувшись другу, вышел.
Мария короновалась в Сен-Дени и готовилась к торжественному въезду в Париж.
Генрих смотрел на нее ласково. Он редко видел жену такой счастливой.
— Все готово, — сказал он, улыбаясь. — Парижане будут видеть только свою королеву.
Мария кивнула. Она радовалась, что Генрих совершенно потерял интерес к Генриетте. Юная красавица Шарлотта? Она далеко и явно не одна. Да, в конце концов, пусть заводит любовниц. Она получила желанную свободу, это один из счастливейших дней ее жизни.
— Я хочу заглянуть к Сюлли, — сказал король.
— Как, опять? Ваше величество были у него вчера.
— Он мой самый значительный министр и по болезни не может явиться ко мне.
Генрих рассеянно поцеловал Марию и ушел. Возле экипажа его ждало несколько гвардейцев.
— Нет, — сказал он, — никаких церемоний не надо.
Гвардейцы откланялись и удалились, с королем осталось несколько друзей и слуг.
Генрих сел на заднее сиденье в левый угол и жестом пригласил в экипаж Монбазона, де ла Форса, Эпернона, Лавардена и Креки.
— Куда ехать, сир? — спросил кучер.
— К Круа дю Тируа, потом к храму Святых Младенцев.
Кучер быстро погнал лошадей, потом из-за встречной повозки вынужден был сбавить скорость и приблизиться к тянущимся вдоль улицы лавкам.
Когда проезжали скобяную лавку, какой-то человек неожиданно бросился к заднему колесу. В руке у него был нож. Секунду Генрих IV и Франсуа Равальяк смотрели друг на друга; потом нападающий нанес королю один за другим два удара.
Король с шумом втянул воздух.
— Я ранен, — негромко произнес он.
Раздались крики испуга и гнева. Один из конюших схватил Равальяка и убил бы, если бы Эпернон не запретил ему жестом. Потом все в экипаже обратили внимание на короля, изо рта у него хлынула кровь.
— Сир… сир… — залепетал Монбазон.
— Ничего… ничего… — произнес король Франции.
Эти слова оказались последними. Он умер по пути к Лувру.
РЕКВИЕМ ПО КОРОЛЮ
Вся Франция горевала. Скончался ее лучший король. Наследовал ему мальчик, и все прекрасно знали о превратностях регентства.
Но сперва горе заглушало все; люди вспоминали, как король появлялся среди них, зачастую с шутками, всегда готовый показать, что он такой же человек, как они. Все любили его — после смерти даже больше, чем при жизни — потому что смерть заставила их полностью оценить достоинства покойного. Великолепный король, великолепный любовник, вечно с шуткой на устах и с женщиной в объятьях; готовый обнажить шпагу, но лишь по необходимости, а не ради славы. Он стоял за Францию, и Франция стояла за него.
Мести! Они требовали высшей кары тому, кто лишил их этого короля.
На суде обнаружилось, что Франсуа Равальяк религиозный фанатик. Он заявил, что король не был истинным католиком, а принял католичество ради мира. Ведь всем памятны его знаменитые слова: «Париж стоит мессы». Равальяк утверждал, что ему был божий глас убить этого перевертыша, презревшего святую церковь. Равальяка осудили, и он умер лютой смертью на Гревской площади.
