Эмили Бронте - Грозовой перевал
Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. Он ответил, что нет, но будет к обеду. Было одиннадцать часов, и я объявил ему о своем намерении войти в дом и подождать. Он тут же отложил садовый инвентарь и пошел проводить меня, выступая в роли сторожевого пса, но никак не заместителя хозяина.
Мы вошли в дом вместе. Кэтрин тоже была здесь и занималась чисткой овощей на обед. Она выглядела гораздо более мрачной и менее оживленной, чем в первый раз. Она почти не взглянула на меня, как будто бы вовсе и не заметила, и продолжала свою работу с тем же презрением к общепринятым правилам вежливости, что и раньше, никак не ответив на мой поклон и приветствие и не подав вида, что узнала меня.
«Не такая уж она привлекательная, – подумал я, – как ее расписывала мне миссис Дин. Она красавица, спору нет, но отнюдь не ангел».
Эрншо проворчал, чтобы она унесла овощи на кухню.
– Уносите сами! – огрызнулась она, брезгливо отталкивая от себя плоды своих трудов и усаживаясь на табурет у окна, где принялась развлекаться вырезыванием фигурок птичек и зверушек из кусочков репы, собранных в передник. Я подошел к ней, притворившись, что хочу полюбоваться видом сада, и, как мне показалось, весьма ловко и скрытно от Гэртона бросил ей на колени записку миссис Дин.
– Что это такое? – громко спросила она и отбросила листок.
– Письмо от вашей старинной знакомой, домоправительницы усадьбы «Скворцы», – ответил я, крайне раздосадованный тем, что она раскрыла мой добрый поступок, и опасаясь, как бы не подумали, что послание от меня самого. Услышав это, она попыталась завладеть письмом, но Гэртон опередил ее, подняв листок с пола. Он сунул его в карман сюртука и важно произнес, что сперва с его содержанием должен ознакомиться мистер Хитклиф. После этого Кэтрин отвернулась от нас, тайком достала носовой платок и несколько раз украдкой поднесла его к глазам. Ее кузен не остался равнодушным: стараясь показной грубостью скрыть нахлынувшее на него сочувствие, он вытащил письмо и бросил на пол рядом с нею. Кэтрин подхватила листок и буквально впилась в него глазами, а затем забросала меня вопросами об обитателях ее бывшего дома, не забыв и тех, кто относился к миру животных.
– Как бы мне хотелось проскакать туда на Минни! В один миг взлететь по дороге! Ах! Я так устала… Устала сидеть в этих четырех стенах, я застоялась, как лошадка в стойле, слышишь меня, Гэртон! – Она склонила свою красивую головку на подоконник, то ли зевнула, то ли вздохнула, и отгородилась от нас облаком рассеянной грусти, не обращая внимания на то, следим мы за ней или нет.
– Миссис Хитклиф, – промолвил я, нарушив продолжительное молчание, – вы, наверное, не знаете, что я – ваш знакомый, и настолько близкий, что мне странно, почему вы не хотите поговорить со мною. Моя домоправительница не устает твердить мне о вас в превосходной степени и будет разочарована, узнав, что вы получили ее письмо и ничего на него не ответили.
Моя речь ее, казалось, поразила, и она спросила:
– А доверяет ли вам Эллен?
– Да, конечно, – ответил я, правда, не совсем уверенно.
– Тогда передайте ей, – сказала она, – что я бы с удовольствием ответила на ее письмо, но у меня нет ничего, на чем бы я смогла написать ответ, нет даже книги, из которой можно вырвать чистый лист.
– Нет книг? – воскликнул я. – Как же вам удается прожить здесь без книг, позволю себе спросить? В усадьбе обширная библиотека, но все равно на меня время от времени нападает скука. Заберите у меня мои книги – и я приду в отчаянье.
– Я всегда любила читать, – сказала Кэтрин, – а мистер Хитклиф вовсе не читает, вот он и взял в голову уничтожить мои книги. Я уже несколько недель их не видела. Только раз я порылась в богословских трудах Джозефа, и он очень сильно на меня за это рассердился. А однажды, Гэртон, я наткнулась на тайник в вашей комнате. Там были книги на латыни и на греческом, сказки, поэзия – мои старые и верные друзья. Значит, вы подобрали мои последние сокровища, которые я принесла сюда, в залу, как сорока – серебряные ложки, из одной только любви к воровству. Вам-то они без надобности! Либо вы поступили как собака на сене, спрятав предметы, которыми вам наслаждаться не дано, так, чтобы они никому не принесли радости. Может быть, ваша зависть подсказала мистеру Хитклифу желание отобрать у меня то, что мне так дорого. Но пусть он не забывает, что большинство моих любимых книг до последнего слова записаны в моем мозгу и отпечатаны в моем сердце, и вам у меня их не отнять.
Эрншо залился краской, когда его кузина раскрыла тайну его личного книжного собрания, и, запинаясь, принялся с жаром отвергать ее обвинения.
– Мистер Гэртон хочет расширить свои знания, – сказал я, приходя ему на помощь. – Да, он завидует тому, что вы такая ученая, но не черной, а белой завистью. Пусть совершенствуется, и через несколько лет он вполне может стать образованным человеком.
– Ну да, а я тем временем превращусь в деревенскую дурочку, – парировала Кэтрин. – Вы бы только слышали, как он пробует читать по складам и какие при этом лепит ошибки, – вы бы умерли от смеха! Ну-ка, Гэртон, повторите «Чевиотскую охоту»[27], которую вы пытались вчера выучить наизусть. Презабавно она у вас получается! Я слыхала, как он бубнит текст, а потом лезет в словарь, чтобы понять смысл трудных слов, и ругается, когда не может прочесть объяснение.
Молодой человек никак не мог взять в толк, почему смеются не только над его невежеством, но и над его попытками это невежество преодолеть, и в этом я с ним был полностью согласен. Я вспомнил рассказ миссис Дин о его первых попытках рассеять тьму невежества, в которой его сознательно растили, и заметил:
– Миссис Хитклиф, будьте справедливы – все мы когда-то были учениками, все мы спотыкались и падали у входа в храм знаний, и если бы наши учителя жестоко высмеяли нас тогда вместо того, чтобы помочь, мы бы до сих пор топтались на этом пороге.
– Ах, я вовсе не хочу препятствовать его успехам, – ответила она, – но он не вправе присваивать себе то, что принадлежит мне, а потом своими глупыми ошибками и отвратительным произношением превращать в нелепицу восхитительные стихи и прозу. Эти книги необыкновенно дороги для меня, потому что любой отрывок из них оживляет во мне воспоминания о лучшей и счастливой жизни, и мне больно слушать, как он оскверняет их своими невежественными устами. Кроме того, он выбирает мои самые любимые места, которые я сама часто повторяю, как будто бы с умыслом, как будто бы мне назло!
Гэртон с минуту молчал, и только грудь его тяжело вздымалась, словно он задыхался от унижения и гнева, но стремился изо всех сил побороть в себе эти чувства. Я постарался из деликатности сделать вид, что не замечаю его состояния, поднялся и подошел к дверям, где принялся обозревать открывшийся мне вид. Гэртон последовал моему примеру и вышел из комнаты, но вскоре вернулся, держа в руках с полдюжины томов. Он швырнул книги на колени Кэтрин, воскликнув:
