Филиппа Грегори - Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни
— Очистить? — не веря своим ушам, переспросила я.
— Им нужны пастбища для овец, — объяснил Ральф. — Или лесные угодья для дичи. А тут, поближе к нашему Вайдекру, им просто нравится красивый пейзаж. И если этому мешает одна или несколько деревень, то их просто сносят. Или сжигают.
— А крестьяне?
— Некоторые из них уезжают, когда их просят, — ответил Ральф. — Они становятся бродягами, поскольку приход не заботится о них. Другие отказываются уехать и пытаются судиться с лендлордами. — Он невесело улыбнулся. — Но это очень болезненный процесс. Законы писались лендлордами, суды созданы лендлордами, и судьи — тоже лендлорды. Выходит, что они должны судить сами себя.
Я ничего не сказала. Однажды я слышала, как мой дедушка лорд Хаверинг возмущался тем, что человека приговорили к смерти за то, что он украл булку, чтобы накормить свою голодающую семью. Я понимала, что Ральф имеет в виду. Некоторые из последствий выбранного нами образа жизни я видела на улицах позади Рыбного Мола.
— Некоторые из жителей этих деревень отказываются трогаться с места, — продолжал он. — Я слышал о людях, сгоревших заживо, когда сжигали деревни. И о безобразных битвах между голодными людьми и вооруженными солдатами. Такое случается, Джулия. К этому приводит власть лендлорда. Вот почему я хотел гарантий от тебя и Ричарда.
— Я никогда не допущу, чтобы такое произошло в Вайдекре, — яростно сказала я.
— Вы не совершенны, — просто сказал Ральф. — Ваш жених, этот Джеймс Фортескью, возможно, захочет ввести новые методы хозяйствования или, наоборот, ощутит тягу к живописным пейзажам. Или вам не будет хватать денег и вы решите продать землю, или же нарушите ваши соглашения с Экром и заставите их работать за поденную плату. Вы не можете заранее предсказать, что придет вам в голову, когда вы получите в руки власть.
Я ждала. Ральф подводил меня к какой-то мысли, но я не могла понять к какой.
— Вы можете избавиться от этой власти, — сказал он торжественно. — Вы не должны удовлетвориться идеей, которую придумал Джон, и тем, что некоторые из арендаторов станут чуть-чуть богаче. Это займет годы, годы и годы и, возможно, не осуществится вообще. Стоит хоть одному из Лейси передумать, и все созданное нами пойдет насмарку. Я хочу видеть эти перемены уже сейчас, при моей жизни. Я хочу, чтобы именно вы были тем Лейси, который сделает это. Вы вернете землю Экру, и каждый человек в деревне получит право решать, что с ней делать и что на ней будет расти. Никто не будет получать жалованье, все они будут иметь равную долю в прибылях. Вашу же долю в прибылях обеспечит вложенное вами состояние. Все поместье будет отдано назад людям, которые владели им до Лейси, чтобы они управляли им по своему собственному усмотрению.
Я непонимающе смотрела на Ральфа.
— И вы хотите, чтобы я это сделала? — спросила я.
— Угу, — улыбнулся Ральф. — Сумасшедший план, правда?
И он пустил лошадь в галоп, как будто не имел никаких забот. Я поскакала следом.
— Из этого ничего не получится, — сказала я.
Ральф усмехнулся.
— Они не будут беречь землю, — принялась объяснять я. — Они откажутся держать ее под паром. Они станут сажать только овощи для себя. У них не будет денег, чтобы купить хорошие семена или новый скот.
— Не бойтесь, — возразил Ральф. — Все это заставит их делать вложенный вами капитал.
— Капитал? — возмутилась я. — С чего это я стану вкладывать деньги в то, что еще, может, не принесет пользы?
Ральф резко осадил лошадь и встал на моем пути.
— Да потому, что есть более важные вещи, чем два процента годовых. — Он свысока глядел мне в лицо со своей громадной лошади. — Потому что вы — привилегированное лицо в стране, где люди голодают и где нет мира для вас. Потому что вам уже стало известно: невозможно быть счастливым, когда рядом тысячи несчастных. Потому что вам останется либо веселиться от собственного богатства, забыв, что рядом живут несчастные, либо ожесточить свое сердце. И в нашей стране много таких знатных людей, которые преуспели в этом. Они уверили себя, что богаты вследствие своего ума или своих добродетелей. Они внушили себе и другим, что бедные — бедны, потому что глупы и ничего другого не заслуживают. И когда это произошло, страна разделилась на две враждующие стороны. И обе стороны достаточно безобразны.
Я не могла спорить с Ральфом. Я помнила самодовольство в голосах богатых людей и слышала отчаяние в голосах бедных. Я не хотела быть ни на одной из этих сторон.
— У нас ничего не получится, — неуверенно протянула я.
— Пфу! — фыркнул Ральф и повернул лошадь к дому.
Уже почти стемнело, на землю опустились ранние весенние сумерки, сиреневое небо исчертили грачи, носясь с полными клювами от дерева к дереву, в лесу ворковали голуби. До нас донеслась чистая, как голос флейты, песня дрозда.
— Ничего не получится, — повторила я.
— Это сейчас ничего не получается, — ответил Ральф так, будто бы мое утверждение требовало его ответа. — Тысячи несчастных умирают от нужды в деревнях, сотни — от пьянства и голода в городах. Едва ли это можно назвать словом «получается».
Пока я обдумывала ответ, мы оказались у ворот Дауэр-хауса. Ральф не собирался заходить к нам, но подождал, пока Джем не поможет мне спрыгнуть с седла.
— Вы не… сердитесь на меня, мистер Мэгсон? — спросила я, глядя на его потемневшее лицо под треугольной шляпой. И оно сразу просветлело, он улыбнулся мне.
— Благослови вас Господь за вашу наивность, Джулия, — светло сказал он. — Вы преисполнены такой важности, что полагаете себя в ответе за все бедствия со времен норманнского завоевания. Я не сержусь на вас, мисс Тщеславие. И если я когда-нибудь и сердился, то не на вас. — Он помолчал, изучая мое лицо. — И если когда-нибудь я позволю себе что-нибудь подобное, то прошу вас простить мне мой кислый юмор. Хорошо?
Я помедлила. Уезжая в Бат, я была наивной девчонкой, которая с тревогой ловила на лице Ральфа знаки неудовольствия. Вернулась я уверенной в себе и в своих чарах женщиной.
— Пожалуй, — протянула я, улыбаясь и сощурив глаза.
— Не пожалуй, а непременно. — И Ральф усмехнулся своей бесшабашной, смелой улыбкой.
Затем наклонился и, приподняв меня за локти, перед окнами Дауэр-хауса запечатлел на моих щеках по звучному поцелую, будто бы я была горничной. Потом опустил меня на землю, приподнял шляпу и ускакал в деревню.
Я бросила испуганный взгляд на окна дома, проверяя, не увидела ли меня мама, грозно нахмурилась Джему, усмехавшемуся при виде моего смущения, гордо задрала голову и направилась вприпрыжку к дому, внутренне смеясь от дерзости Ральфа Мэгсона.
