Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь
Татьяна только пожала плечами: до водопровода ли сейчас? Но Всеволод Юрьевич отнесся к предупреждению серьезно и, помогая горничной, долго бренчал всей посудой, которая только отыскалась в доме и которая была пригодна для хранения воды. Обе ванны тоже наполнили.
– И что? – засмеялся Алекс. – Где мы теперь будем этой водой мыться? Ванны-то заняты!
Татьяна подошла к окну и слушала Париж. Где-то в городе стреляли все сильнее. Говорили, метро не работает. Где немцы? Где дивизия генерала Леклера? Где американцы?
Часов в восемь-девять вечера радио Би-би-си сообщило: к американцам прибыл сквозь фронт для переговоров представитель, и сейчас все решится. Надо ждать, что генерал Леклер двинется на Париж.
В десять вечера новый выпуск: «Войска генерала Леклера выступили по направлению к Парижу, американский генерал Паттон со своими частями выступил тоже. Слушайте Би-би-си!» Да никто и не отходил от радиоприемников! В домах вокруг площади Мадлен загорались окна, люди снимали темные шторы, затемнявшие их целых четыре года. Все окна были распахнуты, французы снова видели друг друга.
По радио передавали: колонна Леклера уже движется к Парижу, скоро первые части будут у Орлеанской заставы. Диктор плакал от волнения, выкрикивая: «Префектура Парижа восстала, так же, как и все силы полиции, в центре города идет бой. Париж свободен, Париж освобожден! Выходите на улицу, сейчас зазвонят колокола всех соборов, сейчас зазвонит большой колокол на башне Нотр-Дам!»
Не сговариваясь, Алекс, Татьяна и Сазонов ринулись к двери. Где-то полыхал огонь, стреляли все сильнее. Ударили колокола, один, другой, вот заговорила церковь Мадлен, другие и… наконец в хор вступил густой, низкий бас Нотр-Дам, который перекрыл все звуки. Но защелкал пулемет, видимо, совсем неподалеку, и все вернулись назад, в дом.
Полубессонная ночь… стрельба на улицах… взрывы гранат…
Татьяна поднялась чуть свет, прислуга еще только начинала возню на кухне. Чуть умывшись и причесавшись, вышла в халате в гостиную, окна которой смотрели на площадь Мадлен. Но площадь была пуста.
За спиной зашаркали шаги – Татьяна обернулась и увидела Сазонова. Он был вполне одет, выбрит, сильно поредевшие волосы приглажены, в руках шляпа.
– Всеволод Юрьевич! Вы далеко собрались?
– Хочу дойти до Нотр-Дам де Лоретт, – сказал он тихо, отводя глаза.
– Куда?!
Вообще даже упоминать об этой церкви в доме Ле Буа избегали, не то чтобы ходить туда. Натерпелись из-за нее в свое время столько страхов, что Татьяна даже сомневалась, что захочет когда-нибудь туда зайти. Хотя сам по себе храм совершенно ни в чем не виноват, конечно.
– Инночку видел во сне, – все так же глядя в сторону, проговорил Всеволод Юрьевич. – Надо поставить свечку. Помянуть.
Татьяна опустила глаза. На них всех был этот грех, вот уже три года был: не пошли, не забрали тело Инны Яковлевны из морга, куда свезли всех, погибших в тот страшный декабрьский день в Нотр-Дам де Лоретт. Все понятно: это было смерти подобно. Сазонова затаскали бы по гестапо, да и Ле Буа заодно. Могли бы погубить и других людей, всех, кто им помогал, – и Краснопольского, и Альвареса, и тайных пациентов инфекционного отделения госпиталя Сент-Анн. И все же…
Даже на могилу Инны Яковлевны пойти было некуда. Где, в какой яме зарыли ее, – неизвестно. Татьяна никогда ни у кого не спрашивала, даже у Жерома, с которым изредка виделась, удалось ли родителям Максима забрать его тело и похоронить. Она не знала ни самого Максима, ни его семью – так и не удалось ни познакомиться, ни подружиться, ни породниться.
– Опасно нынче на улицах, – осторожно сказала она Сазонову, – рискованно идти. Не лучше ли подождать денек-другой? Вот прогонят фашистов…
– Инночка очень просила прийти сегодня, – сказал Сазонов. – А то обидится, знаете… Да не волнуйтесь, Танечка, что мне сделается? Хотя, знаете… – Он вдруг запнулся, взгляд уплыл в какие-то неведомые Татьяне дали. – Всякое может быть, поэтому вот что: если я… если меня… если вдруг что не так, у меня в комнате на бюро лежит письмо. Я его нарочно заготовил, давно еще. Вдруг, думаю, подстрелят на улице, а вы с Ритой тогда не узнаете и не сделаете…
– Чего мы с Ритой не узнаем и не сделаем, а, Всеволод Юрьевич? – спросила Татьяна осторожным голосом, каким обычно говорят с внезапно спятившими людьми.
– Ничего, – был исчерпывающий ответ, и Сазонов двинулся к выходу.
– Не ходите никуда! – воскликнула Татьяна. – Алекс, ну хоть ты скажи ему!
Но Сазонов с каким-то юношеским проворством юркнул за дверь – и торопливо сбежал по лестнице.
Только ушел Сазонов, с улицы раздался общий крик, будто закричал весь квартал:
– Les voil?, les voil?! Вот они, вот!
Алекс без пиджака, в подтяжках побежал к дверям, Татьяна, напялив первое попавшееся платье, – за ним.
От угла, вокруг церкви, в проулках, и по рю Руаяль, и по бульвару Мальзерб, да и по всей Мадлен, и вдаль по бульварам, видно аж до самых Капуцинов, – несметная толпа, две-три тысячи человек!
«Ой, не пробраться Всеволоду Юрьевичу сквозь эту толпу!» – подумала Татьяна – и тотчас забыла о нем.
Все женщины вокруг были нарядные, в светлых платьях, в руках букеты – синие, белые, красные цветы.
«Нарочно подбирали к сегодняшнему дню, – догадалась Татьяна. – А я не сообразила одеться понарядней!»
У многих волосы повязаны лентами, тоже сине-бело-красными: цвета Французской республики! В руках у тех, кто не держит цветов, – сотни маленьких национальных флагов из раскрашенной бумаги или лоскутков ткани. Все махали флажками, кричали, мальчишки прыгали. И вот со стороны бульвара Капуцинов появилась колонна джипов, и в них, в английской форме цвета хаки, сидели солдаты дивизии Леклера, молодые, загорелые, радостные. Им кидали букеты, флаги – вся толпа, как один человек, кричала, пела «Марсельезу».
Первый джип остановился: полковник, сидевший рядом с шофером, выбрался легким прыжком. С тротуара к нему сбежали несколько человек в защитной форме: девушка с тугими короткими косами – за спиной автомат, в руках цветы, высокий мужчина, еще какие-то вооруженные, одетые с бору по сосенке.
– Маки€, да здравствуют храбрые маки€! – закричали за спиной Татьяны, и она покачнулась, хватаясь за руку Алекса, не сводя глаз с девушки с косами.
– Рита, Рита… – шептали ее губы, но она не слышала ни своего шепота, ни шума толпы из-за грохота крови в ушах. А потом перестала слышать даже его, и все, что случилось потом, чудилось ей произошедшим в страшной тишине – как в немом кино, только не в черно-белом, а в раскрашенном, цветном, окровавленном кино…
