Патриция Хэган - Золотые розы
Оставалось только подчиниться. Индейцы обращались с гостями так хорошо, что Эмбер ни за что не смогла бы оскорбить их излишней щепетильностью. Не без опаски она поспешила к повитухе, которая делала нетерпеливые жесты. Морщинистое лицо старой индианки недовольно хмурилось.
Следом за ней Эмбер переступила порог хижины. При виде молодой женщины, стонущей от боли и мечущейся на покрытом циновкой полу, она не удержалась от сочувственной гримасы. Руки роженицы были вытянуты над головой и веревкой привязаны к столбу, тело то выгибалось, вздымаясь горой, то бессильно падало, то напрягалось в очередной потуге.
К счастью, мучительный процесс близился к завершению. Эмбер не успела даже как следует пожалеть будущую мать, как Туилате издала довольное уханье, принимая новорожденного. Жестом она приказала Эмбер присесть рядом на колени, положила мокрое красное тельце ей в руки и ловко перерезала пуповину.
Тут же в ее руках оказался кусок бечевки. Перевязав пуповину, повитуха взяла горсть красной охры и щедро ее припудрила, в то время как Эмбер наблюдала за ней без удивления: она знала, что это обязательная часть любого индейского ритуала. Охру добывали в определенном месте, которое индейцы хранили в строжайшем секрете. Ноаах, которая вошла в хижину во время манипуляций старухи, сделала жест, выказывающий уважение к драгоценному порошку.
Наконец Туилате взяла младенца из неловко вытянутых рук Эмбер. Она провела кончиками четырех пальцев по его лицу, макушке и тельцу. Ноаах едва слышно объяснила, что это очень важный жест. Благодаря ему мальчик вырастет сильным и храбрым и станет таким же славным охотником, как и его отец. Наконец повитуха обмотала кусочком тончайшей кожи торчащий на целых полтора дюйма остаток пуповины.
– Когда он отпадет, его хорошенько перевяжут и повесят над колыбелью, – сказала Ноаах.
– Зачем это делается?
– Когда мальчик достигает годовалого возраста, происходит очень важный для него ритуал. Остаток пуповины – корень, давший ему жизнь, – будет предан земле вместе с горстью красной охры и жиром священного оленя, но как символ его, который мужчина-индеец носит всю жизнь, на его груди будут вытатуированы три параллельные линии. Если не сделать этого, ребенок не будет чувствовать свою принадлежность к племени и к земле, вскормившей его, и вырастет сварливым и беззаботным.
На этот раз Эмбер воздержалась от каких бы то ни было комментариев. Она многому успела научиться со дня разговора с Долитой об обычаях кора.
Вместе с Ноаах она охотно предалась заботам о молодой матери. Когда новорожденный мирно спал рядом, прижавшись щекой к материнской груди, они покинули хижину. Снаружи, щурясь на яркое солнце, Эмбер расправила плечи с чувством выполненного долга.
– Все-таки жаль, что мужчины отклонили просьбу Арманда взять его с собой на охоту, – заметила она задумчиво, когда они уселись вокруг кострища, где на углях томился густой черепаший суп. – Я знаю, знаю, что он еще слишком молод, но он, наверное, до сих пор расстроен. Знаешь, с тех пор как они ушли, он почти не бывает дома в течение дня. Как проснется, берет лук и стрелы и исчезает до самых сумерек.
Ноаах сделала сочувственный кивок, погружая в ароматное варево деревянный черпак на длинной ручке. Отведав немного супа, она кивнула еще раз.
– Ему нелегко. Хотя он и впрямь слишком молод для того, чтобы охотиться со взрослыми, душа его рано созрела. Можно сказать, что он слишком стар для детских забав. И потом, ему нравится скитаться по каньону, всегда находить что-то новое. Мне кажется, он предпочел бы изучать каньон вместе с твоим мужчиной, чем жить здесь с нами.
– Возможно, ты права, – сказала Эмбер с оттенком печали в голосе.
«Я бы тоже не отказалась от этого», – мелькнуло у нее в голове.
Когда суп, больше похожий по густоте на тушеное мясо, был готов, Ноаах позвала скорбящих над умершим на ужин. Те несколько мужчин, что по разным причинам не смогли отправиться с охотниками, отнесли котел к хижине. Вскоре к ним присоединились женщины, закончившие обмывать и обряжать тело.
Несмотря на то что этот ужин считался первой поминальной трапезой, Эмбер села в сторонке от остальных. Ее отталкивало все связанное со смертью, и она сожалела о том, что не может избежать присутствия на похоронах.
По мере того как день клонился к вечеру и тени удлинялись, приобретая бархатно-бурый оттенок, уныние все сильнее охватывало ее. Она не решилась отойти от хижин далеко, чтобы индейцы не подумали, что она надеется незаметно ускользнуть. Ноаах нашла ее на берегу речушки и сказала почти приказным тоном:
– Ты должна скорбеть вместе со всеми над телом Хутегу, прежде чем оно будет предано земле.
Не дожидаясь согласия, она крепко взяла Эмбер за руку и потянула за собой. Они спустились в более низкую часть каньона, отделенную от долины скалой. По дороге Эмбер думала о том, что сегодня присутствовала при появлении человека на свет и сегодня же ей предстоит увидеть, как кто-то другой покинул его. Жизнь. Смерть. Ей казалось, что и то и другое предельно ясно и просто, и лишь промежуток между этими двумя событиями содержит тайну.
Заметив краем глаза какое-то движение, Эмбер повернулась к Ноаах и заметила, что та касается поблекшего сухого цветка. Он был вплетен в ожерелье из тонких ивовых ветвей. Невольная улыбка коснулась губ Эмбер. Молодой индеец по имени Санакая преподнес его девушке перед тем, как отправиться на охоту. Юноши не было в деревне, но вся тревога Ноаах рассеялась, как только она взяла в руки цветок. Добыть его и даже просто найти было делом нелегким. Если индеец племени хавасупаи хотел объясниться девушке в любви, он отправлялся в опасное путешествие. Такие цветы росли на самых неприступных скалах и встречались очень редко. Только рассеянный свет, попадающий в трещины скал, касался их деликатных золотистых лепестков, прямые же солнечные лучи вскоре убивали это чудо природы. Преподнести в дар такой цветок означало без слов открыть свою любовь. Многие стремились совершить этот подвиг, но не всем это удавалось.
Эмбер видела цветок увядающим, но живым, когда Санакая достал его из-за пазухи рубахи. Он казался нереальным в своей прелести и напоминал сказочно прекрасную золотую розу. Трудно было даже представить себе, что такое чудо возможно. Это был подлинный знак любви.
– Я счастлива за тебя, но завидую, – призналась Эмбер, когда Ноаах заметила ее взгляд. – Когда ты станешь женой Санакаи, я, конечно, все еще буду здесь, и это хорошо. Мне уже довелось видеть рождение, сегодня я увижу погребение, а потом и свадьбу.
– Я буду рада, если ты увидишь мою свадьбу, – сказала Ноаах, прикрывая цветок рукой, как величайшую драгоценность, – но не уверена, что ты дождешься ее. Желаю и тебе когда-нибудь получить дар любви, который можно лелеять так же, как этот цветок. Может быть, ты получишь его скоро… от того, кто сейчас странствует.
