Джорджетт Хейер - Завоеватель сердец
– Чтобы попросить у меня помощи, друг мой, или совета. Думаю… да, думаю, я могу положиться на Гарольда в том, что с Тостигом он разберется.
– Но не может же Тостиг оказаться таким дураком! – воскликнул Рауль.
– Ставлю своего жеребца против твоего гнедого, что окажется, – заявил Вильгельм.
– Того самого жеребца, которого Жиффар привез вам из Испании? – уточнил Рауль. – А что скажет на это старина Вальтер?
– Ничего не скажет, потому что я выиграю, – подмигнул Вильгельм Хранителю.
– Если Тостиг обратится к вам за помощью, это будет означать, что он спятил. По рукам, сеньор: ваш испанский жеребец против моего гнедого.
Но Рауль проиграл своего коня. Не успели посланцы герцога отплыть из Нормандии в Англию с его первыми осторожными письмами к Гарольду, как Тостиг пожаловал в Руан на взмыленной лошади в сопровождении нескольких танов, бежавших вслед за ним из Нортумбрии. Он заикался от ярости и, будучи слишком упрямым и недалеким, чтобы хранить молчание, готов был излить свой гнев вкупе с амбициями тому единственному человеку, которого ему следовало по-настоящему опасаться.
И ни одна живая душа из окружения герцога не обронила ни словечка, что могло бы прояснить Тостигу истинное положение дел. Он ничего не знал о посланцах, отправленных в Англию, как и не подозревал о собственных притязаниях Вильгельма. Выложив историю своих злоключений, не замедлил попросить у Нормандии помощи для свержения Гарольда.
Герцог управился с ним без особых усилий, однако сказал Раулю, когда они остались вдвоем:
– Уму непостижимо, как Годвин, который, по слухам, был человеком чрезвычайно способным и здравомыслящим, мог породить такого глупца. Просить помощи у Нормандии? Господи Иисусе, да я – единственный человек, от которого ему следует держаться подальше!
Герцогиня, наблюдавшая за тем, как ее сыновья играют в саду, отвернулась от узкого стрельчатого окна с остроконечной арочной перемычкой и поинтересовалась, уж не намерен ли Тостиг сам стать королем.
– Намерен, как и многие другие, – ответил ей герцог.
– И просит помощи у тебя? – Матильда сердито рассмеялась. – Нет, это великолепно! Воспользоваться Нормандией, чтобы решить проблемы Тостига! И что ты намерен делать?
– Использовать Тостига для решения собственных проблем, – угрюмо отозвался герцог. – Я дал ему совет, который он считает очень ценным. Сбыв с рук твою сестру, он отплывает в Норвегию, чтобы заинтересовать своим предприятием Харальда Гардрада[70]. – Протянув свою квадратную ладонь, Вильгельм взял Матильду за подбородок, запрокинул ее голову и улыбнулся. – Вот стратегия, которая доставит удовольствие столь изощренному уму, как твой, моя Мальд. Тостиг может с моего благословения отправляться на войну с Гарольдом. Таким образом, он не будет путаться у меня под ногами, а исчезнет, поскольку я совершенно уверен в том, что из этой авантюры ему живым не выйти. Он всего лишь расчистит для меня путь. – Подняв голову, Вильгельм заметил, как Рауль смотрит на него. – Мой Хранитель, я знаю, что ты скажешь. Это – та самая коварная интрига, которую ты так не любишь, но она приведет меня к моей цели.
Рауль же ничего не сказал. Он смотрел на герцогиню, спрашивая себя, как может она одобрительно относиться к стратегии, которая, скорее всего, сделает ее сестру вдовой. Хранитель вспомнил, как в прежние времена в Лилле она и Юдифь были неразлучны и подле рыжей головки всегда можно было увидеть златовласую, а зеленые глаза поверяли тайны голубым.
Внезапно под окном раздался голос милорда Роберта, призывающего Рыжего Вильгельма; Рауль увидел, как Матильда повернула голову, прислушалась, улыбнулась, и мгновенно понял – она совершенно не думает о Юдифи. Воспоминаниям о сестре и днях юности уже не было места в ее хитроумных планах, они растворились в туманной дымке прошлого. Матильде нужна была корона, быть может, для Вильгельма, быть может, для себя, но прежде всего – для своего красавца-сына. Рауль догадался, что она уже считает ее по праву принадлежащей ему; не исключено, если бы ее отец протянул руку к этому призу, дочь превратилась бы для него в столь же безжалостного врага, коим стала и для Тостига.
Матильда заговорила, отвернувшись от герцога и вперив напряженный взгляд в Хранителя.
– Ты против нас, Рауль?
Он покачал головой. Но ей показалось этого мало, и он видел, что она обеспокоена.
– Нет, миледи, – сказал Хранитель, – я – ваш покорный слуга. – Он не мог доверить ей сомнения, одолевавшие его, как не мог и раскрыть глаза на то, что стремление заполучить корону уже стало навязчивой идеей для герцога. Она бы просто не поняла его; подобно Вильгельму, Матильда всегда видела цель впереди; будучи женщиной, она еще меньше, чем ее супруг, беспокоилась о том, какими средствами эта цель будет достигнута.
Рауль вдруг подумал: «Если бы я мог стать похожим на них, видеть впереди только один выход, который стоил бы любых страданий и жертв, тогда не терзался бы и не изводил себе душу рассуждениями о том, будто все могло быть иначе. И не опасался бы того, что вкус победы отдает на губах горечью, потому что цена, которую мне пришлось заплатить за нее, оказалась слишком высока и надорвала мне сердце!»
Однако Рауль понимал – он никогда не станет похожим на них; он всегда будет видеть в первую очередь маленькие радости и горести, что дарит ему жизнь, и считать их куда дороже далекой, пусть даже блестящей, цели. «Во мне нет ни капли величия, – подумал он. – Те, кто называет меня мечтателем, безусловно, правы. Но к чему приведут мои мечты, хотелось бы мне знать? Ни к чему, скорее всего. Пока я пробираюсь на ощупь в потемках, железная воля Вильгельма освещает ему путь и он безжалостно перешагивает через препятствия, повергающие меня в сомнения. Но сейчас я боюсь за него. О, Вильгельм, мой господин, не отрекись от всего, что я любил в тебе, ради этой проклятой короны!»
Словно в ответ на его мысли, герцог вдруг сказал:
– Верь мне, Рауль. Быть может, тебе не нравится моя тактика, но я ведь вижу, что в конечном итоге мы с тобой желаем одного и того же.
– Я желал только мира в Нормандии, – ответил Рауль, выдержав взгляд Вильгельма. – Только этого… раньше.
– И безопасности для всех нормандцев, и достойного будущего, – настаивал герцог.
Рауль ответил ему со слабой улыбкой:
– Да, сеньор, и этого тоже. Но это – ваши мысли, а не мои. Я никогда не загадывал так далеко, пока вы не указали мне путь. Даже сейчас мне кажется, что вы видите сияющую звезду, недоступную моему взору. Я же слепну от темноты, что ждет нас впереди.
Глаза герцогини округлились от удивления.
– Рауль, ты заговорил, как поэт, который однажды слагал для меня рифмы. – Она лукаво добавила: – Скажи мне, это Эльфрида так на тебя повлияла? Неужели ты и впрямь превратился в стихоплета?
