Алекс Айнгорн - Сердце и корона
— И да, и нет. Я открою вам тайну, Алан. Мне все равно. Я все потеряла в этой войне, и теперь, после решения Совета, я ничего не утратила и не приобрела. Они не желают монархии? Ради Бога. Хотят устроить свой дурацкий Совет в моем дворце? Пожалуйста, я покину его. Как будто раньше Большой королевский совет не собирался каждый месяц в Большом зале, а Малый — даже еженедельно! Так сложилось за века правления моей династии, и что, собственно, они изменили? Что главой государства будет первый министр, а не король? И что это меняет для остальных? Ничего. Ими также будут править единолично. А выборы нового правительства каждые пять лет, я уверена, будут фикцией. Орсини с таким же успехом мог провозгласить себя королем. Он всегда этого хотел.
— Ваше величество…
— Да, Алан?
— Орсини… Он хотел настоять на провозглашении конституционной монархии, и ограничить вашу власть так, чтобы ваше решение должно было быть непременно одобрено Советом. Но… Совет решил иначе.
— Это не важно, Алан, правда. Я так устала. Эта ответственность, она так давит на мои плечи. Пусть попробуют сами. А теперь… Покиньте дворец с вашими людьми и ждите распоряжений новых властей. Я уверена, никто не станет преследовать вас за вашу преданность короне.
— А вы?
— Я хочу кое-что забрать. Не спорьте, Алан. Я хочу быть одна.
Он покорился и медленно, опустив плечи, вышел из зала.
Изабелла медлила. Ее фамильных драгоценностей должно было хватить на то, чтобы, продав их, как-то жить. Она забрала их, а больше, собственно у нее не было ничего, чем бы она дорожила. Она разорвала кое-какие свои записи и в последний раз огляделась. Дворец был пуст, и в его пустоте таился страх. «Просто огромный необжитой дом, — пробормотала она. — И не о чем жалеть». Дом, где она родилась, где рождались многие поколения королей Аквитанских. В его пустоте, казалось, слышно было, как завывает ветер. Или всего лишь сквозняк. Она закрыла свои комнаты и, миновав темный коридор, вдоль которого еще недавно всегда горели факелы, освещая путь, впервые распахнула сама парадные двери. Никогда еще не было такого, чтобы около них не стояли стражники. Она вышла, и на голове у нее красовалась золотая корона.
Она увидела, что опоздала. Выпавшие на ее долю унижения не закончились. По мраморным ступеням ей навстречу поднимались люди. Она медленно, по инерции продолжала свой спуск, как будто не видела их. Ее длинное светлое платье тихо шуршало, задевая ступени. Странно, столь разношерстая толпа двигалась тихо, аккуратным клином, сужающимся по направлению к ней. Во главе процессии шагал Орсини, первый министр нового правительства, которое больше не подчинялось королеве Аквитанской. За ним шли вновь избранные министры, за ними — члены Совета. Она на мгновение встретила взгляд серых глаз Орсини и усмехнулась, ни на секунду не замедляя шагов. Лестница была длинной…
Казалось, миновала вечность. Изабелла слышала свое прерывистое дыхание и шагала, шагала… Перед глазами все плясало. Вдруг раздался оглушительный в наступившей тишине барабанный бой, возвещая о победе переворота. Тут же где-то загрохотали пушки, и над площадью взвились огни салюта. Изабелла осилила уже половину лестницы, и испуг от внезапного грохота едва не заставил ее пошатнуться. Но нет, она сосредоточенно спускалась, собирая остатки мужества и королевского величия, чем плотнее она приближалась ко встречной процессии.
Первый министр поднял руку, и следовавшие за ним люди остановились. Теперь они все смотрели на нее, причиняя ей еще большие мучения.
— Отдайте честь королеве Изабелле! — властно распорядился первый министр, и процессия неторопливо разделилась надвое, строясь вдоль лестницы и по-военному вытягиваясь в струнку. Она вступила в живой строй, чуть приподняв подбородок, чтобы они не думали, что сломили ее дух. Она прошла, чуть коснувшись Орсини рукавом платья. Ее сердце заколотилось, и теперь потихоньку замедляло свое биение, по мере того, как она удалялась от него.
— Изабелла!
Она не остановилась. Он звал ее, но его голос звучал как будто из другого мира.
— Изабелла! — он спустился на одну ступеньку вслед за ней, всего на одну ступеньку, но спустился. — Останьтесь, Изабелла.
Она вдруг остановилась и повернулась к нему. Немая мольба, отчаяние, безысходность, разбитая, исковерканная любовь, — он читал в ее взгляде прощение ему и страстное желание увидеть то же в его глазах. Он спустился еще на одну ступень. Потом еще и еще, пока не поравнялся с ней, а затем опустился на одно колено.
— Здесь твой дом, Изабелла. Ты не должна покидать его. Останься. Я прошу.
— Остаться? — отозвалась она. — Остаться в качестве кого?
— В качестве маркизы де Ланьери, которой ты по сей день являешься, в качестве моей жены, которая в сердце моем всегда будет королевой Аквитанской, как будет королевой в сердцах всех этих людей, которых ты видишь перед собой. Ты — символ этого народа, Изабелла. Ты не можешь покинуть нас.
— Об этом… тебе и им стоило думать раньше.
— Нам всем пришлось проделать длинный путь и многое понять. Останься, Изабелла, потому что это правильно, потому что я люблю тебя, и ты меня любишь. Останься, потому что тебе некуда идти. Потому что ты нужна здесь.
Она молча покачала головой.
— Ты еще многое можешь сделать для своей страны, Изабелла. Тебя избрали Первым Советником по вопросам управления государством. Это больше, почетнее, чем любой из наших министров.
— Кроме тебя…
— Кроме меня, — легко подтвердил он.
— Я не хочу.
Она отвернулась и, больше не глядя на него, продолжила свой путь на Голгофу. Теперь, когда он был сильнее ее, он предлагал ей остаться. Так, как он хотел всегда. На Его условиях.
— Изабелла… — она приостановилась, медля. Настойчивость, с которой он звал ее, заставила ее колебаться. — Изабелла…
Осталось еще пять ступенек, и она покинет лестницу, а ей казалось, что этот спуск чем-то важен, очень важен, и что-то решает в ее жизни. Она остановилась, уцепившись взглядом за гладкую мраморную поверхность.
— Я люблю тебя, Изабелла, — прозвучало вот так, при всех, без капли стеснения или сомнений. — Останься.
Невыплаканные слезы стояли у нее в горле, сжимая его стальной хваткой. «Тебе некуда идти», — вспомнилось ей. Это правда, она никогда не умела жить так, как он, начиная каждый раз все сначала. «Я столь малого хотела», — подумала она с горечью. И вот что из того вышло.
Он уже обнимал ее — застывшую бесчувственную мраморную статую, что-то говорил ей, только она не слышала что. Больше у нее не было сил для борьбы с судьбой, с Орсини, со своим истерзанным сердцем. Он победил, окончательно победил. Она всегда знала, что так оно в конце концов и будет. Орсини взял над ней верх. Опять. Всегда. И она заплакала — в последний раз, от горькой досады, не от горя. И гневно сжала свои тонкие ладони, пытаясь последним отчаянным усилием воли взять себя в руки.
