Жюльетта Бенцони - Кровавая месса
Лаура некоторое время молча смотрела, как он плачет, понимая, какое облегчение могут принести слезы, но казалось, им не будет конца. Тогда молодая женщина налила в стаканчик любимую водку де Баца, заставила Эллевью выпить, а потом спросила:
' — Можно мне задать вам нескромный вопрос?
— Вы мой друг, и я ничего от вас не скрываю. Что вы хотите узнать?
— Вы были любовником Эмилии?
— Разумеется! Вы даже представить не можете, какая страсть связывала нас! Я не могу представить себе, что никогда больше ее не увижу.
— А Клотильда Мафлеруа знала об этом?
— Что вы! Разумеется, нет! Я делал все, что в моих силах,
чтобы не вызвать ее подозрений. Я ее обманывал. Вы же знаете, насколько Клотильда ревнива…
«Неужели он и вправду считает, что ему удалось ее обмануть? — подумала Лаура. — Ревнивую женщину-собственницу? Боже, как все-таки наивны мужчины». А Эллевью между тем продолжал:
— Но почему вы спросили о ней? Ведь вы же не думаете…
— О доносе? Об этом трудно не подумать, но я ничего не могу сказать наверняка. Вы знаете эту женщину лучше, чем я.
— Полагаю, что Клотильда на это способна! Но если она сделала это…
Эллевью больше не плакал. Некоторое время он молча смотрел прямо перед собой, потом встал и деревянной походкой направился к дверям. Выглядел он как сомнамбула.
— Куда вы идете? Посидите еще немного! — воскликнула Лаура.
Но Жан Эллевью не услышал ее слов. Он вышел из дома, не закрыв за собой ни одной двери, и Лаура не побежала следом за ним. Ею снова овладело отчаяние.
В тот же самый день 2 апреля, или 13 жерминаля по новому стилю, перед революционным трибуналом предстали Дантон, Камиль Демулен и все те, кого считали участниками заговора. Среди них были Фабр д'Эглантин, Базир, Делоне, Люлье, братья Фрей и… Шабо. На них не надели кандалы, но ввели в зал под усиленной охраной и усадили на два ряда скамеек, чтобы все могли их видеть.
Шабо чувствовал себя плохо, его лицо приобрело зеленоватый оттенок после предпринятой им неудачной попытки самоубийства. Получив предписание явиться в революционный трибунал, Шабо придумал план, который показался ему гениальным. Он написал прекрасное письмо и выпил какой-то напиток, крикнув: «Да здравствует Республика!» Потом он поторопился позвонить в звонок и вызвать надзирателя, чтобы его успели спасти. К несчастью, то, что проглотил Шабо, оказалось более опасным для здоровья, чем он предполагал, и бывший монах едва не умер. И все равно Шабо предстал перед трибуналом!
Когда Лали Брике увидела его на скамье подсудимых, она чуть не закричала от радости. Она сидела в первом ряду и пожирала Шабо глазами, предчувствуя скорое осуществление своей мести, которого она дожидалась так долго. Графиня Евлалия де Сент-Альферин не сомневалась, что по окончаний процесса увидит ту картину, которая преследовала ее бессонными ночами. Убийцу ее дочери кинут в пасть гильотины те же самые люди, которые позволили ему совершать свои преступления! В кармане фартука под мотком шерсти Лали прятала четки и время от времени касалась их, чтобы господь не позволил мерзавцу избежать смертной казни: Шабо очень плохо выглядел, и публика боялась, что он не доживет до дня исполнения приговора.
Этот процесс получит в истории название «процесс снисходительных». И это было не судебное разбирательство, а явное попрание справедливости и правосудия. Трибунал собирался судить настоящих республиканцев не за преступления, которые они уже совершили, а за то, что они не хотели их больше совершать. Дантон и его сторонники искренне верили в то, что пора положить конец массовым казням, помирить всех французов и вернуть стране мир и процветание. Они больше не испытывали ненависти к своим жертвам, ведь удача оказалась на их стороне, и они собирались этим воспользоваться. Но в той Франции, о которой мечтал Робеспьер, им не было места. И Неподкупный позволил своему другу Фукье-Тенвилю действовать.
Фукье-Тенвиль как раз отлично умел расчищать место. Его обвинения становились для трибунала законом, и присяжным оставалось только утвердить их. Он не останавливался перед тем, чтобы даже в ходе процесса посадить еще кого-то на скамью подсудимых. Так, после первого дня заседаний рядом с подсудимыми в зале увидели генерала Вестермана. Человек, который снискал себе славу палача, чьи адские отряды опустошали провинцию и убивали жителей непокорной Вандеи, оказался на одной скамье подсудимых со снисходительными! С такими, как бедняга Люлье, за которым вообще не было никакой вины, но он являлся членом Коммуны, как и Эбер. И теперь его упрекали в том, что в прошлом он был ростовщиком, а потом управлял имуществом эмигрантов. Все это делалось лишь для того, чтобы Дантон оказался измазан той же грязью, что и Шабо.
Три дня спустя всем подсудимым, кроме Люлье, вскрывшего себе вены в тюрьме накануне объявления вердикта, вынесли смертный приговор. 5 апреля вечером Дантон и его друзья отправились к месту казни.
Две повозки, забитые людьми, двигались к площади Республики, окруженные огромной толпой. Всем хотелось увидеть Дантона, которого народ любил. Его искаженное лицо безобразного льва казалось страшным, как адское видение, а огромная фигура, гордая осанка и презрительная гримаса внушали уважение. Он ни на кого не смотрел, пытаясь успокоить Камиля Демулена, который плакал от отчаяния и пытался разорвать веревки. Он так вырывался, что к эшафоту прибыл полуголым. Шабо, казалось, пребывал в прострации. Он стоял на повозке, опустив голову, и дрожал всем телом…
В ту минуту, когда Шабо подняли на эшафот, какой-то женщине удалось оттолкнуть солдат. Вязальщицы Робеспьера не узнали свою подругу Лали Брике. Вся в черном, в платье знатной дамы, с золотым крестом на шее и молитвенником в затянутых в кружевные митенки руках, она обратилась к осужденному:
— Взгляни на меня, Шабо! Надеюсь, ты меня узнаешь? Я та, чью дочь ты изнасиловал и убил! Я графиня де Сент-Альферин, и я пришла посмотреть, как ты умрешь, подлый убийца! Будь ты проклят во веки веков!
Оправившись от изумления, солдаты увели ее, но графиня успела увидеть, как ее враг корчился и кричал на гильотине, и услышать глухой стук от упавшей в корзину головы. С улыбкой на устах «Лали» отправилась в тюрьму…
Дантон умер последним. На мгновение он встал во весь рост на эшафоте и посмотрел на спускающееся к горизонту солнце. Оно окрасило его фигуру зловещим красным цветом. Дантон повернулся к палачу и сказал:
— Не забудь показать мою голову народу! Она того стоит!
На кладбище Мадлен уже не было места, поэтому для них вырыли общую могилу в парке Монсо — любимой игрушке герцога Орлеанского.
