Бренда Джойс - Соперник
– Отец, вы знали правду о нем? – укоризненно спросил его Гаррик.
В этот момент граф показался ему совсем старым и немощным.
– Когда-то давно, – начал он надтреснутым голосом, – еще до рождения Лайонела, ко мне пришла служанка и заявила, что ждет от меня ребенка. Тогда я не поверил ей. – Его взгляд упал на человека, еще недавно называвшего себя Лайонелом.
Внезапно лицо его покраснело, губы задрожали, он упал на колени рядом с останками настоящего Лайонела и зарыдал:
– Сынок! Боже мой… Лайонел!.. Сын!..
– Значит, вы всё знали! – обвиняющим тоном проговорил Гаррик.
– Нет, не знал, но с самого начала подозревал в нем своего побочного отпрыска…
Гаррик недоверчиво покачал головой, а Ричард встал перед графом и тихо спросил:
– Граф, вы хотя бы помните ее имя? Имя моей матери?
– Нет, таких служанок у меня было много… – простодушно признался граф.
Ричард побледнел, уязвленный этими словами до глубины души.
– Вы выгнали ее со двора без единого гроша в кармане! – закричал он. – Она носила под сердцем меня, вашего сына, а вы прогнали ее прочь, не дав с собой ни единого пенни! Ее звали Молли Нельсон!
– Да, теперь припоминаю, – невозмутимо сказал граф. – Она была далеко не девственницей, когда мы с ней сошлись, поэтому я и не поверил, когда она заявила, что беременна от меня. Однако в тебе я сразу узнал свою породу, свою кровь и плоть.
– Вот именно! Я ваша кровь и плоть! Я ваш сын! – воскликнул с жаром Ричард.
– Сын, но незаконный, – сухо возразил граф. – Кстати, откуда тебе были известны все подробности нашей семейной жизни?
– Я вырос в Карстоне. Мать так и не решилась покинуть эту деревню рядом с вашим поместьем. Я с детства наблюдал за тем, как воспитывались братья, Гаррик и Лайонел. Я видел, как они играли, делали уроки, ездили верхом… Я шпионил за ними. Несколько раз мне даже удавалось пробраться в дом незамеченным, чтобы посмотреть, как живут мой отец и мои кровные братья. Известно ли тебе, Гаррик, что такое изо дня в день терпеть голод и холод, зная, что всего в нескольких сотнях ярдов сытно ужинают твои братья, играют с красивыми игрушками, спят в мягких теплых постелях… У них есть отец, а у тебя нет! Знакомо ли тебе такое чувство?
– Ты нас ненавидел и до сих пор ненавидишь, – тихо сказал Гаррик.
Словно не слыша его, Ричард продолжал:
– Повзрослев, я летом отправлялся вслед за вами в Кэдмон-Крэг. Когда вы с Лайонелом, вдоволь наигравшись в пещерах на побережье, уходили домой, я тоже играл там, представляя себя законным сыном графа Стэнхоупа… У меня тоже есть права!
– У тебя нет никаких прав, – сухо оборвал его граф. – Ты не наследник, а незаконнорожденный сын. Мой наследник – Гаррик!
Ричард сжал кулаки и тихо спросил:
– Значит, вы снова всего меня лишаете, отец?
– Нет, не всего. Я позабочусь и о твоем будущем, но титула ты не получишь.
– Отец, – вступил в разговор Гаррик, – если вы с самого начала подозревали в нем самозванца, то почему убеждали меня в том, что он и есть Лайонел? Зачем объявили его своим наследником?
– Я хотел заставить тебя подчиниться моей воле, поскольку ты начисто лишен чувства сыновьего долга. А что еще мне оставалось делать?
– Ну нет! Я не марионетка! Я не собираюсь принимать это наследство и титул! Я покидаю Англию вместе с Оливией и ее дочерью!
– Гаррик! Ты не сделаешь этого! – воскликнул потрясенный его заявлением граф.
Но он уже не слушал его. Повернувшись к Ричарду, он требовательно спросил:
– Это вы вместе со своей матерью убили Лайонела? Скажи мне правду!
Впрочем, в душе он ясно понимал, что это убийство было делом других рук.
– Нет! – не колеблясь возразил Ричард. – Мы с матерью не убийцы! Я не знаю, что вообще случилось с Лайонелом и кто его убил. Идея явиться в дом графа под его именем пришла ко мне только тогда, когда Гаррик вернулся с Барбадоса, чтобы официально стать наследником титула и всех богатств графа Стэнхоупа. Я решил, что и мне полагается какая-то часть наследства. Если бы Лайонела убил я, то не стал бы ждать четырнадцать лет, чтобы заявить свои права. Больше того, я бы ни за что не позволил откопать его тело.
Граф и оба его сына вернулись в дом в мрачном молчании. Оливия с Анной пришли туда чуть раньше.
– Мы должны наконец похоронить Лайонела, как он того заслуживает, – сказал Гаррик.
– Постой! – схватил его за руку сводный брат. – Скажи, как теперь поступит со мной отец?
Самозванец уже не был таким самоуверенным, как прежде. В его глазах отчетливо читались страх и смятение.
– Думаю, он вскоре успокоится. Как-никак ты – его сын. Что касается меня, я никогда больше не вернусь в Англию.
С этими словами Гаррик повернулся и поспешил наверх, в покои матери, чтобы рассказать ей обо всем, что произошло в развалинах крепости. Подойдя к двери, он поднял руку, чтобы постучаться, но тотчас замер, услышав из-за двери материнские рыдания.
Гаррик постучал в дверь, и плач сразу прекратился. Дверь отворилась, и Элеонора вымученно улыбнулась сыну.
– Мама, почему ты плачешь? – спросил он напрямик.
Лицо ее снова скривилось, и она поспешно отвернулась. К своему ужасу, Гаррик заметил на столе бутылку вина, уже опустошенную на треть.
Сняв мокрый плащ, он сел в кресло и печально произнес:
– Мы нашли тело Лайонела. Он не исчез, а погиб. На шее скелета мы обнаружили неоспоримое тому доказательство – испанскую золотую монету, которую он считал своим талисманом.
Графиня смотрела на сына расширившимися от ужаса глазами.
– Самозванец оказался побочным сыном отца. Прежде чем жениться на тебе, он зачал ребенка со своей служанкой. Его настоящее имя – Ричард Нельсон.
Взволнованно дыша, графиня отвернулась.
– Я знала… я знала, что он мертв… Боже мой!
– Откуда ты могла это знать? – мягко возразил Гаррик. – Не вини себя понапрасну!
Бросившись к серванту, она открыла дверцу, сдвинула в сторону пустые винные бокалы, явно уже бывшие в употреблении, и Гаррик поморщился, мысленно решив во что бы то ни стало положить конец пьянству матери. Потом она достала какую-то толстую тетрадь в кожаном переплете.
– Возьми! – воскликнула она. – Это мой дневник! Я больше не могу хранить эту ужасную тайну!
Гаррик вздрогнул, припомнив предсказание Оливии о том, что испытания еще не кончились. Раскрыв тетрадь и полистав ее, он понял, что не в силах читать личные записи матери, и проговорил в нерешительности:
– Извини, мама, я не могу читать это. Расскажи, что в нем.
Графиня молча смотрела на него потемневшими от бесконечной скорби глазами. Прошла целая вечность, прежде чем она снова заговорила:
