Диана Крымская - Черная роза
Бланш! А не отправиться ли ему в Реймс, к королеве?.. Пусть хоть ОНА, наконец, станет счастлива, пусть исполнится ее заветное желание! Он поедет в Реймс, — и станет ее любовником! К тому же… К тому же Реймс довольно далеко от Парижа. Если де Немюр уедет — сейчас же! — то завтрашнюю ночь, первую брачную ночь Доминик и Рауля, он, де Немюр, не увидит! Не будет этой пытки… этой муки… этого ада!
Робер уже начал вставать со стула. Но какой-то внутренний голос, — даже не голос, а голосок, противный и писклявый, — пропищал ему в ухо: «Даже если ты и уедешь в Реймс, — ты все равно вернешься завтра вечером сюда, Робер де Немюр! Ты загонишь двух, трех лошадей, — но к ночи ты будешь тут, около этого окна!» Голосок был прав. И Робер сел вновь.
Голова его начинала немного кружиться. Он вытянул правую руку, чтобы посмотреть, не дрожат ли пальцы. Кажется, еще не дрожат. Он разглядывал эту, почти не действующую, руку, и думал о том, что прошло уже более шести месяцев с тех пор, как его ранили под Тулузой, а пальцы по-прежнему не слушаются. Он мог держать в правой руке меч всего несколько минут, а потом пальцы разжимались. Врач сказал, что это из-за разрезанного сухожилия, и что, при ежедневных тренировках, пальцы вновь обретут силу. Но де Немюр упражнялся каждый день, по нескольку часов — а толку было мало. «Надо поехать в Севилью. Там много мавританских врачей. Их восточная медицина и массаж помогли бы мне…»
Но мысль о руке была мимолетной. И вновь сознание его устремилось к ужасающей действительности. Любимая женщина выходит замуж! И сделать уже ничего нельзя… Ничего! Она любит Рауля. И совсем скоро будет принадлежать ему.
А ему, герцогу де Немюру, остается только сидеть здесь и пить в одиночестве. Боже, как он одинок!..
Робер обвел комнату начинавшим стекленеть взглядом. Она вдруг стала ненавистна герцогу, как и весь его роскошный дворец. «Я хочу уйти отсюда… Куда? Не все ли равно! Сесть на коня… Проскакать на нем двадцать, тридцать лье… Пока он не падет подо мной. Да… на коня! — И он снова начал подниматься. — Я одинок! Ни одна женщина не нужна мне, ни одна, только Доминик!..»
«Но почему именно она? Разве не все они, в сущности, одинаковы? У всех есть руки. ноги… грудь… бедра. И все остальное? — цинично начал рассуждать он. — В темноте лица их неразличимы. Ну, а я просто могу закрыть глаза. Быть может, я не люблю Доминик? Я просто хочу ее? А хочу потому, что у меня слишком давно не было женщины? Да… это так. Я об этом просто не подумал! Дело не в любви… А в желании! Мне нужна женшина — и, когда я удовлетворю свое желание, я и не вспомню про графиню де Руссильон, будущую герцогиню де Ноайль. Мысли о ней исчезнут, ревность пройдет, и мне будет все равно, что завтра она выходит замуж! Все равно, за кого! Я забуду о Доминик! Я освобожусь от ее чар!»
Он встал и слегка пошатнулся. Но сжал зубы и твердым шагом пошел к дверям, нацепляя на ходу черный плащ и пояс с кинжалом. К чертям собачьим!.. Он идет в бордель — и проведет там веселую ночь, ночь наслаждений и удовольствий, ночь плотских утех! И утром даже тень воспоминания о Доминик не проскользнет в его памяти!
…Де Немюр вспомнил еще, выходя, о маске. Знатные аристократы нередко посещали подобные заведения с закрытыми лицами. Как он ни ненавидел маскарады, — после того, что случилось с Эстефанией, после того, как ему пришлось носить маску более четырех лет, под именем Черной Розы, но он все же предпочитал пойти в бордель, оставшись неузнанным.
Пришлось вернуться и надеть черную маску. Теперь он был одет во все черное — с ног до головы. Герцог сам оседлал на конюшне своего гнедого, вывел его за ограду дворца и вскочил на него. В Париже было довольно много публичных домов. Де Немюр, конечно, бывал в них, и не один раз, и до поездки в Испанию, где он встретил свою первую любовь — Эстефанию. И после ее смерти, когда он приехал в столицу ко двору Филиппа-Августа, отца Людовика Восьмого. В последний раз герцог посещал подобное заведение, кажется, около шести лет назад. На Рю де Плезир… Да, это был бордель мадам Аллегры, один из самых изысканных и предназначенных исключительно для людей из высшего сословия. Туда он сегодня ночью Робер и отправится.
На колокольне церкви Сен-Жермен-л-Оксерруа било четыре часа, когда де Немюр осадил коня около двери заведения мадам Аллегры — весьма респектабельного вида двухэтажного дома. По обе стороны двери были зажжены факелы. Герцог ударил молотком по медной дощечке у входа, изнутри отворилось маленькое зарешеченное окошко, и позднего посетителя осмотрели с ног до головы. Затем дверь отворилась, и всадник въехал в довольно просторный двор. Подбежавший слуга помог герцогу слезть с лошади и сразу увел ее в конюшню. Другой слуга распахнул дверь, ведущую в так называемую приемную залу. Поездка верхом по свежему воздуху немного встряхнула сильно охмелевшего де Немюра; голова его начала проясняться. Но все же он все еще был пьян, хотя внешне этого почти не было заметно. Напиваясь, он бледнел; и сейчас смуглое лицо его было бледным, и серые глаза в прорезях маски посветлели и стали как будто стеклянными.
Но шел он твердым и ровным шагом, и язык его не заплетался, когда он, войдя в залу, отвечал на приветствие маленькой и полной мадам Аллегры, хозяйки заведения.
Это была жизнерадостная толстушка со всегда улыбающимся ротиком и нарумяненными пухлыми щечками. Фамилия ее вполне соответствовала внешности. (allegre — веселая).
— Монсеньор! — воскликнула мадам, спускаясь по широкой лестнице, покрытой красным ковром и ведущей в комнаты работавших в этом доме девиц. — Какой приятный сюрприз! — И она присела перед герцогом в низком реверансе. Если бы де Немюр был трезв, он, возможно, заметил бы, что, хотя губы толстушки и улыбаются, но как-то странно дрожат, и во взгляде ее больших карих глаз мелькнуло что-то, похожее на страх. Но Робер этого не заметил, хотя и обратил внимание на обращение к нему «монсеньор». Вряд ли мадам могла помнить герцога, через столько лет, даже с ее профессиональной памятью, и узнать его сейчас под маской. Скорее всего, она всех посетителей величала этим знатным титулом, чтобы подольститься к ним.
— Чего бы хотелось монсеньору? — продолжала мадам Аллегра.
Чего бы ему хотелось? Он криво усмехнулся. Чтобы здесь, и немедленно, появилась Доминик де Руссильон, а все остальное исчезло к дьяволу… вот чего ему хотелось! Но он сказал:
— Мне нужна женщина.
— О, конечно! — сказала мадам, — каких предпочитает монсеньор? Есть премилые девочки четырнадцати лет; если они староваты, имеются и двенадцати- и десятилетние. А четырем моим ангелочкам всего восемь, но, поверьте, они обворожительны и очень умны. Все сделают сами; вам не надо будет ничему их учить.
