Эльза Вернер - В добрый час
— Боже мой, папа, — прервал его молодой человек, — неужели ты требуешь, чтобы я занимался рабочими, машинами и тому подобным? Я этого никогда не делал и не понимаю даже, зачем ты отправил нас именно сюда. Я умираю от тоски в этой пустыне.
В его словах в самом деле звучала скука, он произнес их тоном избалованного ребенка, привыкшего к исполнению всех своих капризов и считавшего даже оскорбительным предположение о чем-нибудь неприятном для него. Но, очевидно, что-то очень рассердило отца, потому что на этот раз он не уступил по обыкновению тотчас же. Он только пожал плечами.
— Я уже привык к тому, что ты всегда и везде скучаешь, а я один должен обо всем заботиться. К тому же на меня со всех сторон надвигаются неприятности. Твоя расточительность в последнее время стала обременительной даже для моих возможностей; довольно дорого стоило устроить дела Виндегов, и здесь меня встречают бесконечные неудачи. Я провел сегодня утром совещание с директором и главными служащими и должен был все время выслушивать одни жалобы. Капитальный ремонт шахт, повышение платы рабочим, новые приспособления для безопасности шахтеров и тому подобные глупости… Как будто у меня есть на это время и деньги!
Артур слушал совершенно безучастно; если его лицо и выражало что-нибудь в эту минуту, то главным образом желание, чтобы отец поскорее ушел. Однако тот не доставил ему этого удовольствия, он начал быстро ходить взад и вперед по комнате.
— Доверься только служащим и их отчетам! Я полгода не был здесь, и все пошло кувырком. Толкуют о волнениях среди рабочих, о подозрительных симптомах, об угрожающей опасности, как будто не в их власти натянуть как можно крепче вожжи. Главный зачинщик всего — Гартман, на которого товарищи смотрят, как на нового Мессию и который подстрекает всех рабочих. А когда я спрашиваю, какого черта они держат такого человека и до сих пор не прогнали его, то получаю в ответ, что они не смеют этого сделать. Он до сих пор ничем не провинился, аккуратно является на работу, и все товарищи боготворят его; рабочие поднимут бунт, если его уволить без всякой причины. Я объявил этим господам, что все они трусы и что я сам примусь теперь за дело. Все останется по-прежнему, в том числе и заработная плата рабочим; за малейшую провинность будет строго взыскиваться, а господину зачинщику я сам откажу сегодня же.
— Это невозможно, папа! — вдруг сказал Артур, приподнимаясь с дивана.
Берков остановился в изумлении.
— Почему?
— Потому что этот самый Гартман остановил наших лошадей и этим спас нас от верной смерти.
У Беркова вырвалось подавленное восклицание ярости.
— Какая досада! Надо же было, чтобы это сделал непременно он. Конечно, в таком случае его нельзя прогнать без всякой причины, придется подождать случая. Кстати, Артур, это очень дурно с твоей стороны, что я узнал о несчастье от посторонних. Ты не потрудился написать мне ни слова, — сказал Берков, с укоризной глядя на сына.
— К чему? — возразил молодой человек и с усталым видом подпер голову рукой. — Все кончилось благополучно, и, кроме того, нас замучили изъявлениями сочувствия, расспросами, толками и поздравлениями. Я не нахожу жизнь такой драгоценной, чтобы поднимать шум по случаю ее спасения.
— Вот как? — протянул отец, пристально глядя на него. — Ведь ты только накануне обвенчался!
Артур ничего не ответил, только пожал плечами. Отец еще внимательнее посмотрел на него.
— Раз уже мы коснулись данной темы, скажи, пожалуйста, что произошло между тобой и женой? — быстро спросил он.
— Между мной и женой? — повторил Артур, будто стараясь сообразить, о ком, собственно, идет речь.
— Да, между вами. Я думал, что у вас медовый месяц, и вдруг вижу такие отношения, о которых не мог даже и вообразить в резиденции. Ты ездишь верхом один, она катается без тебя, вы не бываете друг у друга в комнатах и намеренно избегаете встречи, а если вам приходится встречаться, вы не перекинетесь и парой слов. Что все это значит?
Молодой человек поднялся с дивана и стоял перед отцом все с тем же сонным видом.
— Ты обнаруживаешь такую осведомленность, какая никоим образом не могла явиться следствием нашего вчерашнего получасового свидания. Ты, вероятно, расспрашивал слуг?
— Артур!
Берков хотел рассердиться, но привычная снисходительность к сыну заставила его простить ему и эту грубость.
— Здесь, кажется, еще не привыкли к светскому образу жизни, — продолжал беспечно Артур. — А мы в этом отношении вполне светские люди. Ведь ты так любишь все аристократическое, папа!
— Оставь шутки, — нетерпеливо сказал Берков. — Неужели с твоего согласия твоя супруга так игнорирует тебя, что об этом идет разговор по всей колонии?
— Во всяком случае, я даю ей полную свободу делать то же, что делаю сам.
Берков с гневом вскочил со стула.
— Это уж слишком! — воскликнул он. — Артур, ты…
— Не таков, как ты, папа! — холодно прервал его сын. — Я по крайней мере не вынуждал девушку согласиться на брак, держа в руках векселя ее отца.
Краска исчезла с лица Беркова, и он невольно отступил на шаг, спросив неуверенно:
— Что… что это значит?
Артур выпрямился во весь рост, и глаза его, устремленные на отца, несколько оживились.
— Барон Виндег был разорен — это известно всему свету. Кто его разорил?
— Откуда я знаю? — усмехнулся Берков. — Его расточительность, желание изображать большого аристократа, будучи кругом в долгах! Он погиб бы и без меня!
— В самом деле? Так ты не преследовал никакой цели? Барону не было поставлено условие: либо отдать дочь, либо приготовиться к самому худшему? Он добровольно согласился на наш союз?
Берков натянуто засмеялся.
— Конечно! Кто же тебе сказал, что это было иначе?
Но, несмотря на уверенный тон, он робко опустил глаза. Вероятно, никогда в жизни этот человек не отводил глаз, когда его обвиняли во лжи, а теперь сделал это перед сыном. По усталому лицу молодого человека пробежала горестная тень: если до сих пор он еще сомневался, то теперь сомнения развеялись — он знал достаточно.
После минутной паузы Артур снова заговорил:
— Ты знаешь, что я никогда не испытывал желания жениться и согласился на это только вследствие твоих неотступных просьб. Я был равнодушен к Евгении Виндег так же, как и ко всем другим девушкам, я не знал ее совсем, но она была не первая, добровольно пожертвовавшая своим знатным именем ради богатства — так по крайней мере расценивал я согласие ее и ее отца. Ты не счел нужным сообщить мне о том, что произошло перед сватовством и после него, я должен был из уст самой Евгении узнать о постыдном торге, предметом которого мы были. Оставим все это в покое, дело кончено, и вернуть ничего нельзя, но ты поймешь теперь, что я стараюсь не подвергаться новым унижениям. Я не желаю еще раз выслушивать от жены то, что пришлось выслушать мне в тот вечер, когда она с презрением говорила обо мне и моем отце, а я должен был молчать.
